Джульетта - Энн Фортье

— А! — обрадованно воскликнула женщина при виде Алессандро и расцеловала его в обе щеки. — Ромео!

Она быстро заговорила по-итальянски, но у меня уши словно заложило ватой. Если бы не Дженис под боком, я бы, наверное, грохнулась, потому что ноги превратились в мягкое мороженое.

Алессандро был Ромео.

Ну, конечно, он Ромео! Как я раньше не поняла? Это же Музей контрады Орла! Отчего я не разглядела истину в глазах Малены?.. И в его глазах?

— Иисусе, Джулс! — беззвучно возмутилась Дженис, скорчив гримасу. — Держись, собери себя в кучу!

Но мне не за что было держаться. Все, что я знала об Алессандро, закружилось перед глазами как колесо рулетки, и я поняла, что в каждом разговоре ставила не на тот цвет.

Он не был Парисом, не был Салимбени, не был даже Нино. Он всегда был Ромео. Не Ромео-плейбоем в эльфийской шляпе, незваным гостем на вечеринках, но Ромео-изгнанником, с детства лишенным малой родины из-за сплетен и суеверий, который всю жизнь пытался стать кем-то другим. Ромео, говорил он, его соперник. У Ромео несчастливая рука, людям спокойнее считать его мертвым. Ромео не был человеком, которого я вроде бы успела узнать; он никогда не станет признаваться в любви рифмованными куплетами. Но с другой стороны, Ромео захаживал к маэстро Липпи на поздний бокал вина и подолгу смотрел на портрет Джульетты Толомеи. Это значило для меня больше, чем самые изысканные мадригалы.

Но отчего он не сказал мне всей правды? Я столько раз расспрашивала его о Ромео, но всякий раз он отвечал, словно речь шла о ком-то другом, которого мне отнюдь не следовало знать.

Я отчего-то вспомнила, как он показал мне пулю на кожаном шнурке, висевшую у него на шее, а Пеппо, лежа на больничной койке, рассказывал, что Ромео считают погибшим. Я отчетливо вспомнила лицо Алессандро, когда Пеппо назвал Ромео незаконнорожденным. Лишь теперь мне стал понятен его гнев в адрес Толомеи, которые, не зная его настоящего имени, с удовольствием третировали Алессандро как одного из Салимбени и, соответственно, кровного врага.

Как и я.

Когда комната, наконец, опустела — бабушка с Энрико вышли в одну дверь, Алессандро — в другую, — Дженис встряхнула меня за плечи, сверкнув глазами:

— Ты придешь в себя или нет!

Но это было свыше моих сил.

— Ромео! — простонала я, схватившись за голову. — Как он может быть Ромео? Какая я дура!

— Большая, но это давно не новость, — нелюбезно ответила Дженис. — Откуда нам знать, что он настоящий Ромео? Может, он Алессандро Ромео? Кстати, очень распространенное итальянское имя. А если даже он тот самый Ромео, это ничего не меняет — он по-прежнему в сговоре с Салимбени. Именно он распотрошил твой гостиничный номер!

Я несколько раз с трудом сглотнула.

— Слушай, мне что-то нехорошо.

— Ну, так пошли на свежий воздух. — Дженис за руку потащила меня туда, где, как ей казалось, находится выход из музея.

Однако мы попали в другой зал с частью экспозиции, которую еще не видели. Это была слабо освещенная комната с очень старыми, вытертыми палио на стенах, заключенными в стеклянные шкафы, похожие на гробы. Зал походил на средневековую усыпальницу; прямо в стене начиналась крутая лестница с потемневшими каменными ступенями, которая вела куда-то вниз, под землю.

— А там что? — прошептала Дженис, вытянув шею.

— Даже не мечтай! — Я вдруг сразу пришла в себя. — Я не хочу оказаться запертой в какой-нибудь темнице!

Но фортуна благоволила наглости моей сестрицы, а не моей панике, потому что в следующую секунду мы снова услышали голоса, приближавшиеся, казалось, со всех сторон. Задохнувшись от страха быть обнаруженными, мы скатились с лестницы, притаившись у нижней ступеньки. Шаги приближались и, в конце концов, остановились у нас над головой.

— О нет! — прошептала я, прежде чем Дженис зажала мне рот. — Это он!