Джульетта - Энн Фортье

Ансамбль палаццо Публико и колокольни казался таким тяжелым, что площадь словно просела под их весом. Диретторе Россини сказал, что в случае сомнений надо представить, что у меня есть мяч и я кладу его на землю. В какой бы точке Кампо я ни стояла, мячик, в конце концов, обязательно прикатится к палаццо Публико. Образ показался мне завораживающим — может, виной тому возникшая у меня в воображении картина мячика, скачущего по старинному мощеному тротуару, или манера диретторе говорить драматическим шепотом, как фокусник с четырехлетней аудиторией.

С возрастом палаццо Публико, как и любое правительство, разрослось. Изначально это был просто зал для встреч девяти магистратов Сиены; сегодня городская ратуша представляла собой огромный комплекс. Я вошла во внутренний двор с ощущением, что за мной наблюдают, и не столько люди, сколько бледные тени прошлых поколений, посвятивших свои жизни Сиене, этому маленькому клочку земли. Исчезали города, но эта крошечная замкнутая вселенная, казалось, будет существовать всегда.

Ева-Мария Салимбени ждала меня в зале Мира. Она сидела на скамье в центре, глядя куда-то вверх, словно разговаривая с Богом. При виде меня она отвлеклась от раздумий, и ее лицо осветила улыбка искренней радости.

— Вот ты и пришла, наконец! — воскликнула она, поднимаясь со скамьи и целуя меня в обе щеки. — Я уже начала волноваться.

— Извините, что заставила себя ждать, но я не знала…

Ее улыбка служила подтверждением, что мне прощают все причины, какие я могла бы найти себе в оправдание.

— Ты здесь, и это главное. Смотри, — широким жестом она указала на огромные фрески, покрывавшие стены зала. — Ты видела когда-нибудь что-то подобное? Наш великий маэстро Амброджио Лоренцетти написал их в конце 1330-х, а часть фрески над дверью закончил в 1340 году. Она называется «Доброе правление».

Я обернулась посмотреть на фреску, о которой говорила Ева-Мария. Живопись покрывала всю стену от пола до потолка; мастер наверняка работал на сложных лесах с подмостками или даже на платформе, подвешенной к потолку. Левую часть занимала мирная городская сцена — горожане, занятые своими делами, — а в правой открывался широкий вид на окрестности Сиены за городской стеной. У меня в голове что-то неслышно щелкнуло, и я поражение переспросила:

— Вы сказали, это работа маэстро Амброджио?

— О да, — кивнула Ева-Мария, ничуть не удивившись, что мне знакомо это имя. — Одного из величайших мастеров Средневековья. Он написал эти фрески в ознаменование конца долгой вражды между двумя семействами, Толомеи и Салимбени. В 1339 году, наконец, настал мир.

— Неужели? — Мне вспомнилось, как Джульетта и брат Лоренцо чудом спаслись от головорезов Салимбени на дороге близ Сиены. — У меня сложилось впечатление, что в 1340 году вражда между нашими предками была в самом разгаре. По крайней мере, за городскими стенами.

Ева-Мария как-то неловко улыбнулась: либо ей понравилось, что я взяла на себя труд ознакомиться с семейными преданиями, либо возмутило, что я осмелилась возразить. Но она любезно согласилась с моей точкой зрения и ответила:

— Ты права, примирение повлекло непредсказуемые последствия. Так всегда бывает, когда вмешиваются бюрократы. — Она всплеснула руками: — Если люди хотят воевать, их не остановишь. Если прекратить вражду в пределах городских стен, они перенесут вражду в предместья и далее, где им все сойдет с рук. Но, по крайней мере, в Сиене мятежи успевали вовремя пресечь. А все почему?

Она взглянула на меня, словно предлагая угадать ответ, но я, разумеется, не угадала.