Джульетта - Энн Фортье

После концерта Ева-Мария настояла, чтобы мы поехали куда-нибудь ужинать втроем. Когда я запротестовала, она пустила в дело козырь своего дня рождения и сказала, что в эту особенную ночь, «когда она перевернет очередную страницу возвышенной и жалкой комедии жизни», ее единственное желание — поехать в любимый ресторанчик с двумя любимыми людьми. Как ни странно, Алессандро не возразил ни словом. В Сиене явно не принято противоречить крестным матерям в день их рождения.

Любимый ресторан Евы-Марии был на улице Кампане, то есть на территории контрады Орла. Ее любимый столик, как я сразу догадалась, стоял на высокой веранде снаружи, напротив закрытого на ночь цветочного магазина.

— Стало быть, — сказала она мне, заказав бутылку игристого белого вина и легкую закуску, — оперу ты не жалуешь.

— Вовсе нет! — запротестовала я, сидя в неловкой позе — мои скрещенные ноги едва умещались под столом. — Я обожаю оперу. Домоправитель моей тетки без конца слушал оперную музыку, особенно «Аиду». Дело не в этом… Аида по сюжету была эфиопская принцесса, а не чучело, разменявшее шестой десяток и шестидесятый размер одежды, извините.

Ева-Мария искренне засмеялась:

— А ты поступай как Сандро — закрывай глаза.

Я покосилась на Алессандро. На концерте он сидел позади меня, и я чувствовала на себе его взгляд все два часа.

— К чему? Ведь поет все та же дама!

— Но голос исходит из души! — заспорила Ева-Мария за своего племянника, подавшись ко мне. — Все, что от тебя требуется, — слушать, и ты увидишь Аиду такой, как она действительно была.

— Это очень великодушно. — Я взглянула на Алессандро. — Вы всегда столь великодушны?

Он ничего не ответил, да я и не ждала.

— Великодушие, то есть величие души, — сказала Ева-Мария, попробовав вина и сочтя его достойным своего стола, — есть величайшая добродетель. Сторонитесь скаредных людей — они заперты в ловушках своих мелких, тесных душ.

— А теткин домоправитель говорил, — возразила я, — что величайшая добродетель — красота. Впрочем, он бы сказал, что великодушие — это одна из ипостасей красоты.

— Красота — это истина, — заговорил, наконец, Алессандро. — А истина есть красота, как писал Китс. Жизнь по таким принципам становится простой и легкой.

— А вы так не живете?

— Я не греческая ваза .

Я захохотала, но его лицо не дрогнуло. Явно желая, чтобы мы подружились, Ева-Мария все же органически была не способна выпустить инициативу из рук.

— Расскажи о своей тетушке! — попросила она меня. — Как тебе кажется, почему она так и не сказала, кто ты на самом деле?

Я смотрела на них обоих, понимая, что они много говорили обо мне — и разошлись во мнениях.

— Понятия не имею. Наверное, боялась, что… Или может, она… — Я потупилась. — Ну, не знаю.

— В Сиене, — сказал Алессандро, поигрывая с бокалом с водой, — от фамилии зависит все.

— Имена, фамилии, — вздохнула Ева-Мария. — Чего я не понимаю, так это почему твоя тетка — Роуз, да? — никогда не привозила вас в Сиену.

— Может, боялась, — ответила я, на этот раз резче, — что человек, убивший моих родителей, прикончит и меня.

Ева-Мария отпрянула в ужасе:

— Какое ужасное предположение!

— Ну ладно, еще раз с днем рождения. — Я отпила вина. — И спасибо за все. — Я тяжелым взглядом впилась в Алессандро, заставив его посмотреть мне в глаза. — Не беспокойтесь, я надолго не задержусь.

— Не сомневаюсь, — холодно ответил он. — В наших краях для вас слишком мирно и пресно.

— Я люблю мир.

В темной зелени его глаз мне почудилось предупреждение, словно в глазах молодого человека на мгновение проглянула его душа. Зрелище, признаюсь, было пугающим.

— Просто бросается в глаза.

Решив не отвечать, я сжала зубы и уткнулась в тарелку с закуской. К сожалению, Ева-Мария не разобралась в тонких нюансах эмоций, заметив только мое разгоревшееся лицо.