Роман женщины - Александр Дюма-сын (1994)

— Ты исполнила свою обязанность, Марианна, — протянув ей руку, отвечал де Брион. — Побереги свое дитя и поддержи ее.

Марианна довела или, лучше, дотащила бедную Мари до кареты, в которую она села, обливаясь слезами.

VI

Кто может знать тайную молитву души, когда всего каких-нибудь два часа разделяют ее от вечности? Кто может знать, какие воспоминания и какие надежды поднимают жизнь в сердце человека, когда он видит уже приближение смерти? В такие минуты даже тот, кто одарен храбростью и отвагой, тот, кто хладнокровно и бесстрашно идет навстречу пуле или лезвию шпаги, и тот, говорим, ощущает в душе своей минутный ужас, и тайный трепет невольно пробегает по его жилам, особенно когда он видит, что счастье еще возможно для него на земле, и когда мрак неизвестности, окружающей его в эту минуту, придает еще большую цену земному блаженству. Эмануил находился в таком положении. Еще вчера такой твердый и непоколебимый, еще вчера призывавший смерть, теперь он почти испугался ее приближения. Отправляясь во Флоренцию, он не рассчитывал на возможность радостной минуты, но, когда он увидел свою жену, радость блеснула в его сердце и в душе его затеплился луч надежды.

Простив Мари, ее проступок показался ему менее ужасным; настоящее и прошедшее еще могло забыться, а будущее представилось ему в новом свете — оно даже казалось возможным успокоенному немного Эмануилу; но для осуществления этой возможности ему следовало дожить до 6 часов утра. И вот, поникнув головой на грудь, он наводил себя на мысль о том, что могло опечалить или ослабить душу в эти торжественные минуты. Но скоро, вызванный к действительности боем часов, медленно пробивших три и три четверти, де Брион вздрогнул, провел рукою по лбу — и прежняя твердость снова овладела им.

Он подошел к зеркалу: лицо его было бледно, по губам пробегала улыбка. Он оделся во все черное, как одеваются на похороны или на праздник, — в наших вкусах проявляется странная непоследовательность: один и тот же костюм для траура и для веселья, как будто нужно подтвердить истину, что скорбь непременно лежит на дне всякой радости, — потом взял шляпу, накинул плащ и отправился пешком на место свидания.

Между тем Леон, желая поговорить в последний раз с Мари, напрасно старался войти в ее комнату. Она была заперта, и тут только ему сказали, что г-жа Мари уехала куда-то с Марианной, взяв с собой принадлежащие ей вещи и объявив, что она не вернется.

На площади Соборной церкви Леон нашел ожидающую его карету; он сел в нее. Другая же ехала вслед за ним по той же дороге; последняя была занята г-жою де Брион и Марианной.

Грустный вояж совершали эти женщины. Мари, волнуемая воспоминанием, страхом и ужасной надеждой — ужасной, потому что желать счастья Эмануилу значило желать в то же время погибели де Грижу, — сознавала, что на ее совесть ложился тяжелый камень.

— Простил он тебя? — спросила ее Марианна, на грудь которой Мари склонила свою голову.

— Увы, я была бы счастливее, если б он убил меня; тогда бы я уже не страдала более.

— А отец? — напомнила Марианна.

— О, не говори о нем! — отвечала Мари с отчаянием в голосе. — Бедный отец мой! Я не смела написать ему, оставляя его, как не смела произнести его имя перед Эмануилом, хотя нет дня, чтобы я не вспомнила о нем в своих молитвах, ибо уверена, что мои муки — ничто в сравнении с теми, которые я дала ему. Как ты думаешь, Марианна, проклял он меня?

— Он, наверное, простил тебя давно; потому что любил тебя больше всего на свете!

— Да, он любил меня! И взамен этой привязанности я дала ему грусть, тоску, страдание — как за любовь Эмануила заплатила бесчестием и стыдом. О, Марианна! Эмануил и отец могли простить меня, Бог тоже простит меня, быть может; но я сама не прощу себя никогда.

— Полно, дитя мое, успокойся, — говорила старушка.