Он бы, наверное, вытряс из профессора всю душу, если бы один из ассистентов, опомнившись, не разжал его пальцы, вцепившиеся в плечи бедняги.

— Успокойтесь, синьор дель Соле, — примирительным тоном проговорил ассистент профессора. — Успокойтесь и попытайтесь смириться с тем, чего уже нельзя поправить. Мы прекрасно понимаем, как вам тяжело, но ведь не мы виноваты в случившемся, согласитесь. Мы всего лишь поставили диагноз…

— Диагноз! Идите вы со своим диагнозом! — Габриэле перенес свой гнев на ассистента профессора. — Я сейчас же заберу ее из этого проклятого заведения, где к ней относятся как к душевнобольной! Она и лишней минуты не пробудет в вашей чертовой клинике!

Ассистент профессора пожал плечами.

— Вы можете забрать ее отсюда когда пожелаете, синьор дель Соле. Мы ни в коем случае не собираемся удерживать ее здесь силой, тем более что все равно ничем не сможем ей помочь. Ее физическое состояние уже давно стабилизировалось и не внушает никаких опасений. Что же касается ее психического состояния, оно… оно тоже стабилизировалось, приняв форму ярко выраженного… — Он осекся, поймав на себе гневный взгляд Габриэле. — Впрочем, господин профессор уже объяснил вам все, а я не стану повторяться, — заключил он скороговоркой.

— Я, по правде сказать, вовсе не уверен в том, что мисс Грин согласится уехать отсюда с вами, — подал голос профессор, оправившийся от шока, устремив на Габриэле взгляд своих близоруких глаз. — Не забывайте, синьор дель Соле, что в понимании нашей пациентки вы — совершенно чужой ей человек, с которым у нее не связано никаких воспоминаний. Разумеется, мы не позволим вам увозить ее из нашей клиники помимо ее воли. У мисс Грин есть родители, — он кивнул в сторону Эмори и Констанс, притихших на диване, — которые являются ее самыми близкими родственниками. В том случае, если наша пациентка не сможет принять самостоятельно какое-либо решение, это решение примут за нее мистер и миссис Грин. Что же касается вас, синьор дель Соле, вы не имеете на нее никаких юридических прав. Иное дело, если бы вы состояли с ней в законном браке — тогда перед лицом закона вы бы считались ее самым близким…

— Она уедет отсюда со мной, доктор, и не позднее, чем сегодня, — перебил его Габриэле. — Если мы поторопимся, то вылетим из Рима еще засветло…

Он потянулся к телефону на краю стола и снял трубку. Приступ гнева прошел, и теперь он был очень спокоен. Неестественно спокоен.

— Куда вы собираетесь звонить? — осведомился профессор.

— Моему пилоту, — коротко ответил он, набирая номер.

— Я бы на вашем месте сначала спросил у мисс Грин, согласна ли она… — начал было профессор, но в эту самую минуту двери кабинета распахнулись, и на пороге возникла Вероника собственной персоной.

На ней была клубнично-алая шелковая пижама. Длинные шоколадно-каштановые волосы свободно струились вдоль ее лица, изменившегося до неузнаваемости за время болезни. Нет, она вовсе не подурнела — может, даже похорошела. Только это была уже не прежняя Вероника. На ее некогда переменчивом, вызывающе красивом лице застыло наивное и бесхитростное выражение, свойственное лишь детям и очень простым, недалеким людям, а ее темно-синие глаза, которые раньше умели быть такими соблазнительными и таинственными, смотрели на окружающих неискушенным взглядом маленькой девочки, только что начавшей познавать мир. Скользнув по лицам присутствующих, ее взгляд остановился на нем. В ее глазах не было узнавания — только симпатия. Они будто хотели сказать: «Я тебя не знаю, но все равно ты мне нравишься».