Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– Обличьем похожи. – Мужчина стоит прямо перед Генри, упираясь ладонями в бедра, в ткань штанов цвета грязи. За ним, в темноте лестничного колодца, горестно скулит пес, которому головокружительно крутые ступеньки не позволяют последовать за хозяином в наружный мир.

– Нет, я не пастор, – сокрушенно признается Генри. – Простите мою смелость, сэр, но ваше обличье выдает в вас человека, который много страдал. Собственно, человека, страдающего и поныне. Если это не составит для вас слишком большого труда, не могли бы вы рассказать мне вашу историю?

Глаза мужчины сужаются еще пуще, радикально меняя взаимное расположение образующих его брови пучков и кисточек. Грузной мозолистой рукой он приглаживает сдутые ему на лоб ветерком волосы.

– А вы, случаем, не щелкопер, а? – спрашивает он.

Генри повторяет про себя незнакомое слово, стараясь догадаться, что оно означает.

– Прошу прощения? – все-таки приходится спросить ему.

– Щелкопер, – повторяет мужчина. – Это который пишет про бедных людей такие книжки, что бедные люди их и прочесть-то не могут.

– Нет-нет, ничего подобного, – спешит успокоить его Генри – и, похоже, успешно, поскольку мужчина отступает на шаг. – Я всего лишь… я человек, который знает о бедняках слишком мало, как и все мы, к числу бедняков не принадлежащие. Возможно, вы смогли бы научить меня тому, что мне следует, по вашему мнению, знать.

Мужчина ухмыляется, склоняет на сторону голову, поскребывает подбородок.

– А денег дадите? – осведомляется он.

Генри стискивает зубы, ибо знает: сейчас он должен проявить твердость, поскольку, если ему все же выпадет стать священником, он несомненно будет слышать этот вопрос не один раз.

– Не раньше, чем узнаю все о вашем положении.

Седоватый откидывает голову назад, хохочет.

– Ну-ну! – восклицает он. – Ладно, в двух словах положение бедняка вот какое. Такие, как вы, получают деньги, как бы ленивы и дурны вы ни были, а таким, как мы, приходится отглаживать наши старые штаны, вешать занавески на наши разбитые окна и петь гимны, пока мы чистим ваши ботинки, а иначе вы нам и пенни не дадите!

И он снова заходится хохотом, разевая рот так широко, что Генри видит его почерневшие коренные зубы.

– Но разве у вас нет работы? – протестует Генри. Мужчина серьезнеет, глаза его снова сужаются.

– Может, и есть, – пожимает он плечами. – А у вас?

Этого вопроса Генри не ожидал, однако решает, что пристыдить себя так просто он не позволит.

– Вы видите во мне человека, который не проработал, как каторжный, ни единого дня, – говорит он, – и вы правы. Но я ведь не выбирал, кем мне родиться, как не выбирали и вы. Так почему же мы не можем, при всех наших различиях, разговаривать как человек с человеком?

Услышав это, мужчина снова принимается скрести подбородок – и скребет, пока тот не багровеет.

– А вы странная птица, нет? – бормочет он.

– Возможно, и так, – отвечает Генри и впервые за всю их беседу улыбается. – Так что же, вы расскажете мне о том, что я должен, по вашему мнению, знать?

Так начинается посвящение Генри – лишение религиозной невинности. Так начинается, говоря со всей серьезностью, его Служение.

Час, если не больше, двое мужчин стоят посреди убожества Сент-Джайлса, и неотчетливые миазмы поднимаются к солнцу, и канавы извергают, точно закипающий суп, свои ароматы. Время от времени мимо них проходят другие мужчины, женщины и собаки, некоторые совершают попытки присоединиться к разговору, однако седоватый прогоняет их прочь.

– По вашей милости я скоро на людей бросаться начну, – шепотом признается он Генри и тут же рявкает на нового досужего «приставалу», требуя, чтобы тот подождал «своей паршивой очереди» поговорить со «священником».

– Но я не священник, – протестует Генри всякий раз, как мужчина отшивает очередного зеваку.