Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– Но вы же будете прокляты! – в отчаянии выпаливает он. И как только слово «прокляты» слетает с губ Генри, его постигает кара: проститутка отводит взгляд в сторону и сердито сует монеты в какую-то прорезь на своей юбке, явно решив, что уже уделила ему столько времени, сколько он заслуживает. Не отрывая глаз от дальнего конца улицы, она произносит: – Пасторские уловки, сэр, обычные пасторские уловки, и больше ничего.

И она окидывает его подозрительным взглядом:

– Вы ведь пастор, так?

– Нет-нет, я не пастор, – отвечает Генри.

– Я вам не верю, – фыркает она.

– Нет, право же, я не пастор, – с мольбой произносит он, мгновенно вспоминая о святом Петре и петушьем пении.

– Ну, тогда вам стоит им стать, – говорит женщина и, протянув к нему руку, мягко касается пальцами его завязанного тугим узлом шейного платка, словно собираясь обратить оный в пасторский воротник.

– Благослови вас Бог! – восклицает Генри.

На миг наступает пауза, восклицание его повисает в воздухе. Затем проститутка наклоняется, упирает ладони в колена и начинает хихикать. И хихикает добрых полминуты, если не дольше.

– Ну вы и тип, сэр, – выдыхает она. Плечи ее все еще содрогаются. – Ладно, мне пора…

– Постойте! – молит Генри, в голове его начинают тесниться запоздалые, наиважнейшие вопросы – он не простит себе, если не успеет задать их. – Вы верите в то, что у вас есть душа?

– Душа? – неверящим эхом откликается она. – Это такой крылатый дух, сидящий во мне? Ну… – Она приоткрывает рот, собираясь сказать что-то, губы ее насмешливо кривятся, но затем, увидев жалобное лицо Генри, проглатывает озлобление и отчасти смягчает наносимый ею удар. – Все, что есть у вас, – вздыхает она, – наверняка есть и у меня.

Она разглаживает перед своего платья, проводит ладонями по контурам живота:

– Мне пора идти. Последний вопрос, джентльмен, прошу вас!

Генри пошатывает, он с ужасом понимает, что вновь попал в объятия Зла.

Лишь несколько минут назад пребывал он в руках Господних: и что с ним стало теперь? Самообладание его испарилось, он словно бьется в липких лапах сна. Проститутка согласна ответить на один, последний вопрос – один, последний, но каким же ему следует быть? И Генри с испугом слышит свой голос, произносящий:

– А вы… у вас есть волосы?

Она изумленно сощуривается:

– Волосы, сэр?

– На теле. – Он неопределенно обводит рукой ее корсаж и юбку. – Там есть волосы?

– Ах, волосы, сэр? – проказливо усмехается она. – Ну конечно, сэр, – в точности как у вас!

И женщина, мигом подхватив юбку, задирает ее до самой груди, а следом, удерживая смятую ткань одной рукой, другой стягивает вниз передок панталончиков, предъявляя Генри темный треугольник лобка.

Громкий хохот раскатывается по всей улице, пока Генри вглядывается – довольно долго – в то, что ему открылось. Затем он зажмуривается и поворачивается к проститутке спиной. Полученное им воспитание делает это почти невозможным – он просто не способен повернуться к женщине спиной, не завершив разговор с нею несколькими учтивыми словами, – и все-таки он с этим справляется. Голова Генри пылает, он оцепенело влачится по улице, как если б увиденный им признак пола врезался в его плоть, точно меч.

– Мне нужен был только ответ! – хрипло выкрикивает он, полуобернувшись назад, а между тем все большее число невидимых, подземных голосов Черч-лейн присоединяется к хохоту, даже не ведая причины его.

– Господи, сэр! – восклицает вслед ему женщина. – Должны же вы были получить хоть что-то за ваш добавочный шиллинг!

– Ну вот, – говорит Уильям Конфетке, перебирающей пальцами густую поросль на его груди. – Он так же не похож на меня, как ночь не похожа на день. И при этом человек он совсем не плохой. И как знать? Быть может, он еще изумит нас и возьмет свою судьбу в руки.

Конфетка на миг перестает подстегивать уже начавшую поднимать голову мужественность Уильяма: