Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– Как я рада вас видеть! – лепечет она, обращаясь к миссис Такой-то либо миссис Этакой, однако душу в эти приветствия определенно не вкладывает и после нескольких секунд разговора отступает в толпу. К семи часам Агнес уже сидит в зале, отказавшись от возможности продемонстрировать свой наряд сомкнутым рядам плененных им созерцателей. Вместо этого она растирает обтянутыми кожей пальчиками виски и ждет.

Два часа спустя, когда все заканчивается, Агнес вяло аплодирует – даром что все вокруг разражаются восторженными криками, – выскальзывает под громовые «Бис!» в проход и устремляется к выходу из зала. Конфетка немедля отправляется следом, хоть ее и тревожит, чуть-чуть, то, что люди, сидевшие в одном с ней ряду, подумают, будто опера ей не понравилась. Понравилась! Опера была великолепна, грандиозна! Можно ли ей аплодировать и вскрикивать «бис!», одновременно протискиваясь мимо колен и наступая на ноги в торопливой погоне за миссис Рэкхэм? Нет, это было б нелепо, она лишь произвела бы дурное впечатление.

В вестибюле обнаруживается удивительное число успевших условиться о встрече здесь меломанов. Это пресыщенная элита – дремотные от скуки бароны и баронессы, разжигающие друг другу сигары критики в моноклях, пустенькие молодые люди, которым не терпится упорхнуть на другие увеселения, дряхлые вдовы, изнемогшие до того, что им больше не по силам сидеть. Сквозь гам обсуждающих кебы, погоду и общих знакомых людей прорезаются мужские голоса, хулящие сегодняшний спектакль, пренебрежительно сравнивающие его с «Динорами», виденными ими в других странах и в другие времена, женские, порицающие вкус Аделины Патти по части нарядов, и совсем уж бесполые, столь же громко ее вкус восхваляющие. Сквозь эту толчею и пролагает себе путь спешащая покинуть театр Агнес Рэкхэм.

– Ах! Агнес! – восклицает тучная леди в режущем глаз бордового атласа платье. – Ну, что вы скажете о спектакле?

Агнес замирает на месте, поворачивается к своей поимщице.

– Ничего не скажу, – протестующе объявляет она непривычно низким, немузыкальным голосом. – Мне нужен свежий воздух…

– О боже, ну конечно, вы такая изможденная! – восклицает миссис Такая-то. – Вы совершенно уверены, что питаетесь достаточно сытно, дорогая?

Конфетка, также замершая неподалеку от Агнес, видит, как по пуговицам на спине ее пробегает дрожь. Наступает короткая пауза, гул голосов вдруг стихает – возможно, это лишь совпадение, а не следствие всеобщей заинтересованности ответом миссис Рэкхэм.

– Вы – жирная уродина и никогда мне не нравились.

Слова эти, произносимые монотонным голосом, в котором никто не узнал бы голоса Агнес, ибо исходят они не из скрытой в ее гортани маленькой флейты, но из каких-то иных глубин, разлетаются по вестибюлю. От звуков его на загривке Конфетки дыбом встают волосы, а миссис Такая-то закостеневает на месте, как если бы на нее зарычала взъяренная собака.

– Ваш муж, – продолжает Агнес, – с его слюнявым красным ртом и стариковскими зубами, мне отвратителен. Ваша забота обо мне лжива и пропитана ядом. Ваш подбородок зарос волосами. А кроме того, жирным людям не следует носить атласные платья.

Завершив эту тираду, Агнес разворачивается на каблуках и, прижав ко лбу ладонь в белой перчатке, спешит покинуть вестибюль.

Конфетка спешит за нею, проскакивая почти вплотную к униженной и оскорбленной миссис Такой-то и ее вислогубому спутнику жизни, который съеживается и отступает назад – так, точно правила светского поведения вдруг переменились настолько, что если бы на него внезапно напала совершенно ему незнакомая женщина, он нимало не удивился бы.

– Извините, – хрипло выдыхает Конфетка и летит дальше, оставив их стоять с выпученными от изумления глазами.