Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

И Каролина приступает к рассказу о своих встречах со степенным, серьезным мужчиной, прозванным ею Пастором. В жизни любой проститутки таких мужчин что грязи, ничего нового рассказ ее не содержит. Конфетке с трудом удается скрывать нетерпение, она уверена, что знает конец этой истории.

– А потом он затащил тебя в постель, так? – подсказывает она, желая поторопить Кэдди.

– Нет! – восклицает Каролина. – Тут-то самая странность и есть!

И она не без озорства взбрыкивает ногами. И ноги у нее тоже грязные, думает Конфетка. Какие надежды на избавление от Сент-Джайлса может питать женщина с такими грязными ногами?

– Не исключено, что он даже страннее, чем ты думаешь, – вздыхает она.

– Не-а, он не из маргариточек, этих я нюхом чую! – смеется Каролина. – Я его спросила на прошлой неделе, чего уж такого страшного выйдет, если он меня поимеет, всего разок, хоть поймет, нравится ему это, не нравится, или, по крайности, почему из-за этого другие мужики на стену лезут. – Она прищуривается, пытаясь точно припомнить ответ Пастора. – Он вон там стоял, у окна, всегда там стоит, на меня не смотрит, ну и сказал… как это?.. сказал, если все мужчины, подобные ему, станут поддаваться соблазну, то на свете всегда будут бедные падшие вдовы, подобные мне, всегда – голодные дети, каким был мой мальчик, всегда – злые домовладельцы и убийцы, потому что даже те, кто понимает, что к чему, не будут любить Господа так, как Он заслуживает.

– А что ответила ты? – спрашивает Конфетка, внимание которой отвлечено несчетными стигматами бедности, испещрившими комнату Каролины: плинтусами, слишком трухлявыми для покраски, стенами, слишком покривившимися, чтобы клеить на них обои, половицами, слишком источенными короедом, чтобы натирать их мастикой, – как-то приукрасить это жилище можно, только спалив его дотла и отстроив заново.

– Я ответила, что не понимаю, как это мужчины вроде него могут помешать женщинам вроде меня превращаться в бедных падших вдов, а детям голодать, разве что они переженятся на этих бабах и станут их кормить.

– И он предложил жениться на тебе и обеспечить тебя достатком?

– Почти! – усмехается Каролина. – Когда мы встретились во второй раз, он предложил мне честную работу. Я говорю: на фабрике, что ли, а он говорит – да, а я говорю – нет уж, спасибо. Думала, этим все и кончится, ан нет, на прошлой неделе он снова завел ту же волынку. Сказал, что навел справки и может подыскать мне работу не на фабрике, а вроде как в магазине. Коли я захочу, ему стоит только слово сказать нужному человеку, а если я сомневаюсь в его правдивости, так речь идет о «Парфюмерном деле Рэкхэма», про которое я наверняка слышала.

Конфетка вздрагивает, точно напуганная кошка, – на ее счастье, Каролина стоит в этот миг у окна, лениво поглаживая простыню.

– И что ты ему ответила?

– Ответила, что любая работа, какую он сумеет мне подыскать, умучит меня до смерти, а получать за нее я буду меньше шиллинга в день. Сказала, что для бедной женщины всякий «честный» труд до того похож на медленную смерть, что она одно от другого и отличить-то не может.

Каролина вдруг разражается смехом и несколькими взмахами ладоней взъерошивает только что расчесанные волосы.

– Ах, Конфетка! – восклицает она и разводит руки, словно обнимая ими комнату и все, что та олицетворяет. – Ну какая работа, кроме этой, может дать все, что нужно женщине, да еще и позволить ей вдоволь спать и отдыхать?

«Дать изысканные платья и драгоценности, – думает Конфетка. – Переплетенные в кожу книги, и гравюры в серебряных рамках, и кебы, которые ты подзываешь взмахом руки, и посещение опер, и горячие ванны, и собственный дом».

Она вглядывается в лицо Каролины и пытается понять: «Что я здесь делаю? Почему ты принимаешь меня? Почему так улыбаешься мне?»

– Мне пора, – говорит она. – Скажи, тебе не нужны деньги?

Впрочем, нет, последнего она не говорит – того, что касается денег.