Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Он приподнимает простыни с ее плеч и складывает в ногах кровати. Как исхудали ее ноги и руки, совершенно ясно, что необходимо заставить… нет-нет, убедить ее побольше есть. Жестокая дилемма – когда она отвечает за свои поступки, то намеренно морит себя голодом, а когда беспомощна, неосознанно достигает того же результата. Какие бы сомнения ни терзали его, как бы он ни опасался того, что она окажется в руках чужих докторов и санитаров, он вынужден признать, что Кларе и ее ложке овсянки с болезнью не справиться.

Ноги Агнес уютно забинтованы – два мягких копытца из белой ваты. Кисти тоже забинтованы, на запястьях белые бантики – это чтобы во сне она не сорвала повязки с ног.

– Да-а, – бормочет она, радуясь прохладе и потягиваясь.

Уильям осторожно проводит рукой по линии ее бедра, ставшего угловатым, как у Конфетки. Агнес это не идет: ей надо здесь округлиться. Что очень красиво в высокой женщине, у маленькой выглядит болезненной костлявостью.

– Я не хотел сделать тебе больно в ту первую ночь, – нежно поглаживает ее Уильям. – Меня подталкивало нетерпение… Нетерпение любви.

Она мило посапывает, а когда он взгромождается на кровать рядом с нею, издает приглушенное «о-ох».

– И я подумал, – продолжает Уильям дрожащим голосом, – что, как только мы начнем, тебе понравится.

– Уф… поднимите меня… сильные мужчины…

Он обнимает ее сзади, крепко прижимая к себе хрупкие косточки и мягкие груди.

– Но теперь тебе нравится, – домогается он, – нравится, правда?

– Осторожно… не дай мне упасть…

– Не бойся, сердечко мое дорогое, – шепчет он прямо ей в ушко, – теперь я… обниму тебя по-настоящему. Ты же не против, нет? Больно не будет. Скажи мне, если вдруг будет больно, скажешь? Я ни за что на свете не хотел бы сделать тебе больно.

Когда он входит в нее, она издает странный, похотливый звук, нечто среднее между вскриком и нежным стоном согласия. Он прижимается к ее шее заросшей щекой.

– Пауки, – вздрагивает она.

Его движения медлительны; он никогда так медленно не двигался в женщине. Снег за окном превращается в мокрую крупу, скребется в стекло, отбрасывает мраморное мерцание на голые стены. Когда наступает миг исступления, он с величайшим усилием подавляет желание сделать рывок, застывая в абсолютной неподвижности, давая сперме изливаться ровной непрерывной струей.

– Кос… Все мои косточки пересчитал, – бормочет Агнес, и Уильям позволяет себе единственный стон наслаждения.

Минутой позже он снова стоит у кровати, вытирая Агнес носовым платком.

– Клара? – капризно спрашивает она и тянется забинтованной рукой к одеялу. – Холодно…

(Уильям чуть-чуть приоткрыл окно на случай, если служанкин нос окажется острым не только по своей форме.)

– Еще немножко, дорогая, – говорит он, наклоняясь, чтобы получше вытереть ее.

К его ужасу, она вдруг начинает писать: янтарно-желтая, вонючая струя течет по белым простыням.

– Грязно… грязно, – жалуется Агнес. Теперь в ее тихом, сонном голосе слышны нотки страха и отвращения.

– Это ничего… Все в порядке, Агнес, – успокаивает Уильям, накрывая ее одеялом. – Клара скоро придет. Она тобой займется.

Но Агнес мечется под одеялом, стонет, поворачивает голову из стороны в сторону.

– Как мне добраться домой? – кричит она.

Ее невидящие, безумные глаза широко раскрыты, она облизывает запекшиеся губы.

– Помоги мне!

Уильям бессильно отворачивается от нее, закрывает окно и быстро покидает спальню.

Вечером Конфетка укладывает Софи в постель.

– Когда я проснусь, уже будет Рождество, – рассуждает девочка.

Конфетка с притворной строгостью постукивает пальцем по ее носу.

– Если вы быстро не заснете, в полночь настанет Рождество, а вы ничего не узнаете.