Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

«Ты должна помочь ей. Иди и помоги. Почему ты не идешь ей на помощь?» – настаивает Конфеткина совесть – или как там еще зовется тот неуемный дух, кому единственная радость – донимать Конфетку, когда она жаждет отдыха. «Они держат ее под наркотиками, потому что она говорит то, чего им не хочется слышать. Как ты это допускаешь? Ты же обещала помогать ей».

Это удар ниже пояса: обещание, извлеченное из мусора встречи на Боу-стрит, где Агнес рухнула в грязь и ее явился спасать ангел-хранитель.

«Но там было другое… Я обещала помочь ей добраться до дому и не более», – протестует она.

«Разве ты не сказала: буду следить, чтобы с вами ничего не случилось?»

«Я имела в виду – только до угла».

«Ах ты скользкая, трусливая потаскуха!»

Ветер усилился, теперь он свистит и подвывает по всему дому. Что-то белое отвесно падает во мгле за окном Конфетки. Агнес в белой ночной рубашке? Нет, снег свалился с крыши.

«Почему меня должно волновать, что случится с Агнес? – злится она и зарывается лицом в подушку. – Избалованная, безмозглая и мать никудышная… Она оплевала бы проститутку на улице, если бы плеваться было модно».

Зловредный оппонент не снисходит до ответа; знает, что она сейчас вспоминает, как дрожали под ее руками плечи Агнес, там, в том переулке, когда она шептала бедняжке на ухо: «Пусть это будет наш секрет».

«Я в доме Уильяма. Я могу попасть в страшную беду».

Неуемный дух смолкает – или так ей кажется – на минутку-другую.

«А как насчет Кристофера?» – опять принимается он за свое.

Конфетка сжимает кулаки под одеялом и еще глубже зарывается в подушку.

«Кристофер может сам позаботиться о себе. Я что, всех должна спасать в этом проклятом мире?»

«Ах, бедная деточка, – издевательски откликается дух, – бедная пугливая сучка. Бедная блядь, бедная-блядь, бедбля… бедбля…»

За окном, на продуваемых ветром улицах Ноттинг-Хилла, кто-то дует еще и в рожок, кто-то другой издает радостный клич, но Конфетка не слышит: она чуть было не узнала, что на самом деле бывает в канун Рождества с маленькими девочками, которые слишком долго не засыпают.

Глава двадцать седьмая

– С Рождеством! С Рождеством всех и каждого! – гремит Генри Калдер Рэкхэм, вступая в дом сына, будто он Санта-Клаус или, по крайней мере, Чарльз Диккенс, громыхающий с трибуны.

– И тебя с Рождеством, отец, – отвечает Уильям, конфузясь уже не только из-за неумеренной громогласности отца, но и потому, что горничная так неумело помогает старику снять верхнюю одежду. Похоже, Генри Калдер Рэкхэм, как лорд Ануин, тоже совершил скачок от упитанности к тучности за то время, пока Уильям преображался из претенциозного бездельника в одного из капитанов промышленности.

– Какие запахи! – восторгается старший Рэкхэм. – Этот визит, я уверен, станет причиной моей погибели.

С этими словами он позволяет проводить себя в гостиную сына, где его тепло приветствует прислуга.

– Хм, тебя я раньше не видел! – говорит он новеньким. – А тебя зовут – нет, не подсказывай! – улыбается знакомым. Все довольны.

В считаные минуты он делается распорядителем торжества, берет в свои руки управление ритуалами веселья и сантиментов.

– Где хлопушки? Хлопушки где? – требовательно вопрошает он, потирая руки, – и хлопушки немедленно появляются.

Движение времени, чуть замедлившееся после утренней раздачи подарков, снова набирает темп, когда отец Уильяма сосредоточивается на организации комнатных игр.

– Великолепно! Великолепно! Во что играем дальше? – кричит он, а Уильям удивленно наблюдает за отцом, не узнавая в развеселом паяце упрямого старого тирана, который так долго держал в унынии этот дом.