Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

О, какое это счастье – завоевать такое доверие Софи! Ребенок не вздрагивает, когда Конфетка шутливо ее касается. Конфетка закутывает девочку в одеяло до самой шеи; подбородок у Софи еще влажноват, а у Конфетки руки теплые и розовые после недавнего мытья.

– А ведь вы должны хорошо знать, – поддразнивает ее Конфетка, – что бывает в рождественское утро с маленькими девочками, которые не спят в полночь!

– Что с ними бывает? – Софи сразу пугается, может ведь и не заснуть до полуночи, несмотря на старания.

Этого Конфетка не ожидала; ее угроза была вполне риторичной. Она обращается к своему воображению и через миг раскрывает рот, чтобы сказать: «Страшный великан врывается в комнату, хватает тебя за ноги и разрывает, как цыпленка, на две кровавые половинки».

– Стрр… – злорадно начинает она – и захлопывает рот.

У нее вдруг схватывает живот; лицо наливается кровью. Понадобилось девятнадцать лет, чтобы прийти к пониманию – она дочь миссис Кастауэй: мозг, приютившийся в ее черепе, и сердце в ее груди суть точные копии тех органов, которые гноятся в ее матери.

– Н-ничего с ними не бывает, – заикается она, дрожащей рукой поглаживая Софи по плечу. – Совсем ничего. А вам, моя маленькая, нужно только глазки закрыть – и вы сразу уснете.

Она тушит лампу и, сгорая от стыда за то, что чуть было не натворила, уходит к себе.

В дневнике Агнес Ануин семнадцатилетняя девушка в день свадьбы оказывается в приподнятом, хоть и в несколько истерическом настроении. Насколько может судить Конфетка, страхи и сомнения Агнес по поводу сочетания браком с Уильямом Рэкхэмом, безусловно, отпали – или отброшены. Теперь ожидание церемонии наполняет ее трепетом, но это щенячий трепет возбуждения.

Отчего же, дорогой Дневник, хотя в истории мира состоялся миллион бракосочетаний, а следовательно, был миллион возможностей научиться проводить их без сложностей, моя свадьба превратилась в такую безумную неразбериху! До великого события всего четыре часа, а я сижу, лишь наполовину одетая в свадебный наряд, волосы у меня и вовсе не причесаны! Где эта девица? Чем она занята? Что важнее моей прически в этот самый главный день! И она слишком рано приколола флердоранж к моей вуали, и цветы вянут! Пусть поскорее найдет свежие цветы, иначе я рассержусь!

Однако мне надо перестать писать, поскольку, спеша занести на бумагу каждое бесценное событие, я могу сломать ноготь или облиться чернилами. Вообрази, дорогой Дневник: предстать перед алтарем перепачканной чернилами!

Итак, до завтра – или (если удастся улучить момент), может быть, до вечера – когда я больше не буду Агнес Ануин, а буду

Вечно Твоя,

Агнес Рэкхэм!!!

Конфетка переворачивает страницу и обнаруживает, что дальше пусто. Переворачивает еще одну – снова пустота. Конфетка пролистывает оставшиеся страницы и, когда приходит к заключению, что Агнес наверняка начала новую тетрадь для хроники семейной жизни, ей на глаза попадается несколько записей – не датированных, написанных пугающе мелким почерком.

Загадка: я ем меньше, чем ела до того, как оказалась в этом злополучном доме, но я толстею.

Объяснение: меня насильно кормят во сне.

И на следующей странице:

Теперь я знаю, что это правда. Демон сидит на моей груди и ложкой вливает кашу-размазню мне в рот. Я отворачиваюсь, но его ложка следует за моей головой. Миска с кашей огромна, размером с ведро. «Раскрой пошире рот, – он говорит, – иначе мы всю ночь провозимся».

Дальше опять идут чистые страницы – и наконец:

Старики поднимают носилки, на которых я лежу, и несут меня через залитые солнцем деревья к скрытому пути. Я слышу, как пыхтит поезд, который доставил меня сюда и отправляется в обратный путь. Одна из монахинь, та, что взяла меня под свое крыло, ждет у ворот, сложив ладони под подбородком. «О Агнес, дорогая, – говорит она, – ты снова здесь? Что будет с тобою?» Но потом она улыбается.