– Но какого же черта, – спрашивает он, – ваши всегдашние издатели отказываются печатать такую книгу? Они же на ней заработают никак не меньше, чем на других!

– Именно в этом и проблема, – делано улыбается Бодли.

– Все наши книги убыточны, – горделиво объявляет Эшвелл.

– Не может быть! – протестует Уильям.

– Да! Издатели потеряли кучу денег! – кричит Эшвелл и хохочет, как гиена.

Уильям заваливается вбок, оскользнувшись на булыжнике, и Бодли подхватывает его. Уильям пьян сильнее, чем ему кажется.

– Деньги потеряли? Но это невозможно, – стоит он на своем. – Я столько людей встречал, которые читали ваши книги.

– Ты, без сомнения, видел всех до единого, – беззаботно отвечает Эшвелл.

Футах в двадцати от них пьяная старуха с силой шлепает своего плюгавого мужа по лысоватому черепу, тот валится, как кегля, под нестройный гогот прохожих.

– «Великое социальное зло» окупится со временем, – уточняет Бодли, – благодаря мастурбирующим студентам и несытым вдовам типа Эммелин Фокс.

– А «Действенность молитвы» не купил ни один человек, кроме несчастных старых придурков, которых мы там цитировали.

Уильям еще ухмыляется, но в уме, отточенном за год предпринимательства, выстраиваются расчеты.

– Правильно ли я понял, – начинает он. – Вместо того чтобы позволить издателю терять деньги, вы решили потерять свои…

Бодли и Эшвелл делают одинаковый небрежный жест, долженствующий показать, что этот вопрос уже подвергался тщательному рассмотрению.

– Мы будем и порнографию печатать, – объявляет Эшвелл, – чтобы покрыть убытки от наших достойных книг. Порнографию наипохабнейшего свойства. Спрос колоссален, Билл, вся Англия рвется в содомский грех.

– И со-дамский тоже, – каламбурит Бодли.

– Будем выпускать руководство для умеющих жить мужчин, обновлять его каждый месяц, – продолжает Эшвелл с пылающими от возбуждения щеками. – Не такое, как этот глупый, бесполезный «Новый лондонский жуир»: у тебя дуло на изготовку от чтения про какую-нибудь блядь, ты дуешь по адресу, и что? Или она окочурилась, или заведение накрылось, и теперь там молельня пятидесятников…

Улыбка Уильяма гаснет. Упоминание о «Новом лондонском жуире» заставило его вспомнить, с чего началась отчужденность между ним и дружками: Бодли и Эшвелл узнали о проститутке по имени Конфетка, а проститутка неожиданно исчезла из обращения. Что бы они подумали, если бы, зайдя в дом Рэкхэма, услышали, скажем, от прислуги, имя мисс Конфетт? Связали бы два имени? Весьма маловероятно, но все же… Уильям меняет тему.

– Знаете, – говорит он, – я так долго был прикован к рабочему столу, что почти забыл, какое это блаженство – шататься по городу в компании друзей. – Он отмечает, что перестал заикаться, – всего-то и потребовалось, что немного выпить и побыть в хорошей компании!

– Fidus Achates![78] – вопит Бодли и хлопает Уильяма по спине. – А помнишь, как полицейские гнались за нами от Паркерс-Пис до самого дома?

– А помнишь, как надзиратель нашел милашку Лиззи, когда она дрыхла в квартире директора колледжа?

– Счастливые времена, счастливые времена, – говорит Уильям, хоть и не помнит эту историю.

– Молодец! – радуется Эшвелл. – Ты пойми, Билл, и эти времена тоже могут быть счастливыми. Говорят, твое парфюмерное дело несется вперед на всех парах. Так тебе же не нужно каждую минуту подбрасывать уголь в топку, верно?

– Ты удивишься, – вздыхает Уильям, – но нужно. Все постоянно грозит развалиться. Все. Постоянно. В этом проклятом мире ничего само не делается.

– Спокойно, старина, спокойно. Есть вещи восхитительно несложные. Вставил пистон, а дальше все идет автоматически.