Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Все остальные письма имеют чисто деловой характер, но он заставляет себя пережевывать их; каждое новое письмо все больше изнуряет его, будто он с огромным трудом проглатывает по ложке золы. Но тут, когда он пишет ответ мисс Бейнтон из отдела туалетных принадлежностей «Хэрродса», он внезапно догадывается, в ослепительной вспышке озарения, куда ушла Конфетка и где сейчас находится его дочь, с трепетом ожидающая решения своей судьбы.

К тому времени, как Уильям наконец добирается до дома миссис Лик на Черч-лейн, Сент-Джайлс, солнце уже клонится к закату, заливая неуместным золотым сиянием старые, разваливающиеся строения. Закрученные экзотические скелеты железных водосточных труб блестят, как чудовищные ожерелья; припарки из штукатурного гипса желтеют на стенах, как масло; бельевые веревки хлопают обтрепанной одеждой. Даже треснувшие чердачные оконца, вкривь и вкось расположившиеся под крышами, горят отраженным светом – светом, обреченным померкнуть в несколько минут.

Однако Уильям не склонен любоваться видом. Его безотлагательная задача – удостовериться в том, что адрес, по которому кебмену когда-то было поручено забрать старика в инвалидной коляске, чтобы затем везти на лавандовую плантацию Рэкхэма в Митчеме, есть тот самый адрес и что здесь та самая дверь, по пузырчатой краске которой он сейчас колотит кулаком. По сути, ему только со слов Конфетки известно, что старик действительно жил здесь, а улица эта не из тех, где хорошо одетый человек может без риска задавать вопросы.

Проходит вечность, прежде чем дверь открывается, и там, щурясь в полумраке через мутное пенсне, сидит полковник Лик.

– Что-то забыли? – сипит он, приняв Уильяма за недавно ушедшего клиента, но потом узнает его. – О, да это вы.

– Могу я войти? – спрашивает Уильям, озабоченный тем, что в эту минуту Конфетка, возможно, ведет Софи через грязные внутренности дома к задней двери.

– Ну разумеется, разумеется, – с преувеличенным политесом отзывается старик. – За честь почтем. Такой высокий гость, как вы, сэр. Мистер Сорок Акров! Замечательно, замечательно…

Он разворачивает свою коляску и едет по ковровой дорожке, чавкающей от сырости.

– Тысяча восемьсот тринадцатый: у фермеров наилучшие виды на будущее! Тысяча восемьсот четырнадцатый, тысяча восемьсот пятнадцатый, тысяча восемьсот шестнадцатый: морозы, каких еще не бывало, погубили урожай от побережья до побережья, массовые банкротства! Адам Типтон из Южной Каролины, известный в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году как хлопковый король! В тысяча восемьсот шестьдесят четвертом, после нашествия долгоносика, был найден с пулей в голове.

– Я пришел повидаться с Конфеткой, – выпаливает Уильям, следуя за ним.

Может быть, если без обиняков заявить о цели прихода, в виде жесткого требования, то удастся вытрясти из старого подлеца больше, чем он рассказал бы иначе.

– Она так больше и не приходила за мной, сучка, – насмешливо говорит полковник Лик. – Женщина обещает – это как афганец объявляет перемирие. Так я и не дождался нюхательного табаку, так и не побывал больше на вашей превосходной плантации, сэр.

– А мне показалось, что вам не понравилось там, – замечает Уильям, бросая взгляд наверх, на лестницу, прежде чем переступить порог гостиной. – Помнится, вы жаловались, что вас… похитили.

– Ох, это была приятная смена обстановки, – блеет старик, не выказывая ни замешательства, ни склонности клюнуть на приманку.

Он устроился в уютном уголке гостиной, втиснув свою неопрятную тушу в комнату, и так загроможденную старомодным фарфором и военным хламом.

– Впервые в жизни видел лавандовую плантацию! Весьма поучительно.

Он обнажает в подхалимской улыбочке темные зубы жвачного животного.