Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Утонченное общество греется в тепле газа и парафина; слуги поддерживают огонь ради комфорта тех, кто проведет часы, остающиеся до сна, за вышиванием, обедом, приведением в порядок альбомов, писанием писем, чтением романов, комнатными играми, за молитвами. Формальные визиты дружеского характера закончились, когда пробил колокол; прерванные таким образом беседы, какими бы интересными они ни стали, не могут возобновиться до назначенного на завтра времени. Няни приводят хорошо воспитанных детей к матерям, чтобы их поласкали часок-другой – пока хороших детей снова не уведут наверх, к ожидающим их постелям. Холостые джентльмены, такие как Бодли и Эшвелл, ни в малейшей степени не расстроенные отсутствием жен, разворачивают салфетки на коленях в «Кафе Рояль» или попивают шерри, развалясь в креслах своих клубов. В самых знатных домах повара, горничные и лакеи собираются с силами для выполнения сложной задачи – доставить горячие блюда в столовую по длинным, насквозь продуваемым коридорам точно в нужный момент. В домах более скромных маленькие семьи приемлют то, что ставится на стол, и благодарят за это Бога.

На Черч-лейн, в Сент-Джайлсе, где не благодарят никаких богов и не купают никаких детей, где редко встречаются немногочисленные газовые фонари, Уильям Рэкхэм, которого ведут почти во тьме, хромает и оскальзывается на мокрой, грязной мостовой. Держась рукой за женское плечо, он на каждом шагу постанывает от боли и унижения. Одна штанина у него разорвана и пропитана кровью.

– Со мною все в порядке, – кричит он, пятясь от женщины и тут же опять хватаясь за нее, не в состоянии ступить больной ногой.

– Еще чуток, сэр, – задыхается Каролина, – уже почти пришли.

– Кликни мне кеб, – говорит Уильям, делая шаг вслепую, в тумане собственного выдоха, – мне нужен только кеб.

– Кебы сюды не ездят, сэр, еще чуток – и мы пришли.

Резкий порыв ветра с ледяной крупой обжигает щеки Уильяма. У него пульсирует в ушах, уши распухли, будто их надрал рассерженный родитель.

– Отпусти меня, – стонет он, сам держась за женщину.

– Вам доктора надо, сэр. – Каролина не обращает внимания на его раздражительность. – Вы пойдете к доктору, так ведь?

– Да, да, да, – стонет он, с трудом веря, что одна прогнившая ступенька могла довести его до такого состояния.

Впереди сияют огни Нью-Оксфорд-стрит. Приглушенные голоса кружат на ветру: усталое бормотание рабочих с пивоваренного завода, выходящих в ночь. Огородные пугала – их силуэты – мелькают в мороси, когда они пересекают границу между Блумсбери и районом, куда они направляются.

– Ой, священник! – кричит кто-то – и слышится громкий хохот.

Каролина ставит Уильяма на край широкой улицы под фонарь, потом оттаскивает его назад, чтобы он не свалился в сточную канаву.

– Постою с вами, сэр, – деловито говорит она, – пока не дождемся кеба. А то еще убьетесь.

На свету Уильям оценивает состояние штанины – порванной и отвратительно липкой от крови, – потом смотрит на женщину рядом. Ее лицо невозмутимо – маска; у нее есть все основания презирать его, тем не менее она рядом, проявляет милосердие.

– Вот – возьми, – говорит он, неловко выгребая из кармана пригоршню монет – шиллингов, соверенов, мелочи, – суя деньги ей в руку. Она без слов принимает, прячет деньги в прорезь на юбке, но все равно остается с ним.

Пристыженный, он пробует стать на обе ноги, но удар боли пронзает ногу, да и все тело – от пятки до сердца. Он теряет равновесие и чувствует, что его крепко обхватила за поясницу женская рука.