Сепсис - Элина Самарина (2005)

Сангородок мало чем отличался от СИЗО. Те же серые, неприглядные стены, решетки на окнах, мощные засовы на металлических дверях. Разве что кровати вместо нар и ветхое постельное белье.

Рядом с Владой лежала женщина неопределенного возраста. Соседка тяжело и горячечно дышала, ее темные, похожие на омут впадины глаз выдавали кандидата в покойники. Она вдруг загомонила, судорожно затеребила угол одеяла. Сквозь хриплое дыхание прорывались какие-то просьбы. «Наверное, пить хочет», — подумала Влада и кинулась к ней, желая помочь, но встретила обращенный в никуда, даже не безумный, а отрешенный от жизни, мертвый взгляд. Участливо склонившись над соседкой, напряженно вслушалась. Иссохшиеся губы истово двигались, влажный лоб собрался морщинками:

— Не отпускай… Слышишь, милый? Не отпускай! Обними меня!

Влада покраснела и попятилась к койке. Ей стало стыдно, что она «подслушала» чужую тайну. Хоть в бреду высказанную, но…

Из-под руки оглядела однопалатниц. Но те лежали в полном безразличии. Не было им никакого дела ни до умирающей, ни до стыдящейся. Своих проблем — по горло.

В этот день была плановая проверка медобслуживания заключенных. Проверку, кроме работников прокуратуры, осуществлял и врач с воли. Высокий, статный, розовощекий доктор брезгливо оглядывал помещение. Начальник сангородка — худосочная блондинка — подвела проверяющих к постели соседки.

— Матюхина Вера Игнатьевна, 32 года, — монотонной скороговоркой читала начальник историю болезни, — осуждена Орловским облсудом по статье 107. В санчасть попала из ИТУ-22/б…

— Послушайте, коллега, — доктор с «воли» недоуменно переводил взгляд с тюремного врача на стоящего рядом прокурора, — вы мне историю болезни читаете или обвинительное заключение?! Давайте по существу.

Пожав плечами, тюремный врач продолжила бубнение:

— Поступила 14 октября сего года. Предварительный диагноз: аутоинтоксикация. С 15 октября отмечены: высокая температура, потливость, сопорозное, сумеречное состояние…

Влада посмотрела на больную: женщина что-то бормотала потрескавшимися губами, теребя насквозь промокшую сорочку. Мертвые серые волосы потными прядями, как змеи, расползлись по серой же подушке.

— …горячечный бред, — равнодушно дочитывала брюнетка. А врач, обойдя ее, наклонился над больной и потрогал шею.

— Сколько времени продолжается эта агония? — гневно спросил он.

— С 14 октября… Кажется, шесть дней.

— «Кажется»! — взревел врач, не заботясь о медицинской этике. — Вам кажется, что она умирает? Да это же типичная клиника сепсиса! Немедленно, цефамизин по два грамма четыре раза в день, иммуномодуляторы, переливание крови с параллельным облучением. И перевести из этого хлева в реанимацию… В чем дело?! — Он замолчал, увидев, что его назначения абсолютно игнорируются тюремным врачом. — Вы почему не записываете?

— А к чему эти записи? Если для моего сведения, то смею вас заверить — мой диплом нисколько не уступит вашему, Лев Иванович. А если для исполнения — то все ваши назначения абсолютно… утопичны. Цефамизин, иммунал, переливание крови… Все это стоит денег. И немалых. А вы спросите у Федора Юрьевича, — она кивнула на прокурора. — Он вам скажет, сколько денег выделено на койко-день. У нас не только цефамизина, у нас простенького аспирина нет. Есть, правда, кружки Эсмарха — этого добра в изобилии. Но ей, — теперь небрежный кивок адресовался умирающей, — ей клизма вряд ли поможет. Вот такие дела, уважаемый Лев Иванович.

Вольный доктор стоял в беззащитной позе близорукого, у которого отняли его очки.

— Но ведь она умирает, — уже без гнева, а как бы уговаривая, пролепетал он. — И умирает в страданиях и муках.