Красные листья - Полина Саймонс (1999)

— Чушь все это, — сказал Альберт. — Одно дело, если кто-то похоронит во дворе труп своего праведника брата, но, если у этого кого-то все в порядке, он не станет хладнокровно убивать двоих.

— Ты хочешь сказать, если у этого кого-то с крышей не все в порядке? — сказала Конни.

— При чем тут крыша? С ней у него может быть как раз все в порядке, — сказал Альберт. — Он может быть просто… отщепенцем, отчужденным от родителей, да и от самого себя тоже. Для того чтобы совершить такое, он должен забыть обо всем.

— Но забыть о себе большинство людей не могут, — сказала Кристина.

— Не знаю. Может быть. — Альберт позволил себе бросить взгляд на Кристину. — Но кто может взять на себя смелость судить других людей? Разве сами мы так уж совершенны?

— Да, — улыбаясь, произнесла Конни.

У Кристины с улыбкой не очень получалось.

— Что значит «брать на себя смелость судить других людей»? Не надо брать на себя никакой смелости. Просто надо знать, что соответствует нормам общечеловеческой морали, а что нет. Убивать своих родителей не соответствует вообще никаким нормам.

— Ладно тебе, — отмахнулся Альберт. — Ницше говорит, что для познавшего абсолютную правду никакие моральные факторы роли не играют.

— Чушь все это, — тихо проговорила Кристина. — Я этого принять никак не могу. Есть. Есть правда морали. И это не иллюзия, независимо от того, что говорит об этом Ницше. Есть вещи, категорически неприемлемые в любом человеческом сообществе. Убийство родителей принадлежит к числу таких вещей.

— Эти братья, — сказал Альберт, — в свою защиту приводили тоже кое-какие доводы. Например, они утверждали, что родители их оскорбляли, унижали и вообще обращались с ними жестоко. — Он подождал, что скажет Кристина, но, поскольку она промолчала, добавил: — Вот видишь, у любой медали всегда есть две стороны.

— Бр-р-р, ну и разговорчики у нас, ребята, — произнесла Конни, притворно поежившись. — Лично я своих родителей люблю. Даже вообразить себе не могу, как это мы с Дугласом взяли бы вдруг да перестреляли их. Хотя, если быть честной, насчет моего брата Дугласа я не совсем уверена.

Все засмеялись. Конни посмотрела с нежностью на Альберта и погладила его руку.

— Тебе, наверное, трудно слышать все эти разговоры, Альберт. У тебя же нет родителей.

— У меня много чего нет, — отозвался Альберт. — Например, религии. — Все замолчали. Пожав плечами, он продолжил: — Все это было так давно, что уже не имеет значения. Колледж некоторым образом заставил меня забыть об окружающем мире. Иногда мне кажется, что жизнь существует только здесь, и нигде больше.

Конни продолжала гладить руку Альберта, теперь ближе к запястью.

— Я вспомнила сейчас о твоей татуировке. Странную картинку ты нарисовал в честь своей мамы.

Альберт вскинул брови и удивленно спросил:

— Мне казалось, что тебе нравится моя татуировка, Конн. Ты в ней усматриваешь что-то непристойное или дьявольское?

— Да нет же, нет. — Она захихикала, покраснела и уставилась на него своими голубыми глазами.

Джим вышел, чтобы принести еще пива, а Кристина скормила Аристотелю очередной кусок торта.

— Я думаю, вас, ребята, вот что сближает, — сказала Конни, глядя куда-то в сторону, и после небольшой паузы продолжила, не меняя интонации: — У вас у обоих нет мамы и все такое.

— У меня есть мама, — сказала Кристина. — Только она очень больна.

Вернулся Джим с пивом.

— Крисси, поехали с нами, со мной и с Альбертом, — предложила Конни, пытаясь, чтобы ее голос звучал бодро. — Мои папа с мамой будут счастливы снова тебя увидеть. Давай. Вот будет здорово. Покатаемся на санках с горы прямо в залив, если пойдет снег. Слепим ледяные скульптуры.

— Только не это! — воскликнул Альберт. — Никаких ледяных скульптур! Помнишь, как она в прошлый раз изваяла ледяной пенис?

Конни истерически засмеялась:

— Да. Но это было просто классно. Разве не так?