Жизнь сначала - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

— Посмотрите, товарищи, на меня. Разве я не похож на инопланетянина? Сейчас все побесились с этими летающими тарелками, а ведь от одного невежества люди верят любым слухам, правда, Евгений Николаевич?

Евгений Николаевич хлопает глазами, не понимает, к чему клонит Тюбик. И я не понимаю. И Тоша не понимает. И сам Тюбик, кажется, тоже.

— Наша задача — осветить людское невежество. Предлагаю устроить конкурс фантастики. Такого конкурса никогда не было! Интересно же, кто как видит, представляет себе инопланетянина и летающие тарелки, и вообще все подобные сюжеты? Вы согласны, что это необходимо?!

— Зачем? — спрашивает Жэка, и я не понимаю, к чему относится его «зачем». Жэка зол и не скрывает этого — его отвлекли от Тоши!

А я благодарен Тюбику. Тоша выпала из-под Жэкиного взгляда, пошла на кухню за жареной картошкой. Выхожу следом — якобы помочь.

— Тебе он понравился? — спрашиваю, едва сдерживая злость.

Она не отвечает, вытаскивает из духовки сковороду.

Я сжимаю её плечи.

— Нет, ты мне ответь.

— Больно, — говорит она, морщась.

Я сжимаю сильнее.

— Пусти, — говорит она.

— Побежишь к нему? — Я готов убить её, но отпускаю. Меня сотрясает злость. Я уже вижу, как она в его мастерской под липким взглядом сидит в кресле, уложив руки на коленях, улыбается ему.

Она не отвечает, и у меня темнеет в глазах.

— Я, кажется, спросил тебя о чём-то?!

Мимо меня она проходит в комнату, неся блюдо с картошкой. Плетусь следом, слепой от злости, дрожащий от страха.

— Ну так как? — спрашивает Тюбик у Жэки.

Я не понимаю, о чём они, но, видимо, Тюбик прочно отвлёк Жэку от Тоши или объяснил, что при мне не надо ухаживать за ней, уж не знаю, но Жэка не смотрит на неё, говорит о конкурсе фантастики. Конечно, я предполагаю в Жэке коварство, может, завтра же он явится в Тошину школу и уведёт Тошу к себе, но сейчас мне явно ничего не грозит. А Тоша сникла: сидит равнодушная, холодная, тычет вилкой в картошку и не ест.

Зато Жэка с Тюбиком усердствуют — у них ужа гора индюшачьих костей, а они берут ещё и ещё, и картошку лопают, и салаты. Жуют, чавкают и говорят о конкурсе.

На Тошу Жэка в самом деле не обращает больше никакого внимания, и я окончательно успокаиваюсь, и я снова гостеприимен и любезен и даже поднимаю тост за процветание свободной живописи. Жэка соглашается со мной: «Да, да, живопись должна быть свободной» — и выпивает коньяк залпом, как водку. Жэка — само расположение ко мне, хлопает по плечу, называет Птахой. Расстаёмся мы лучшими друзьями, сговариваемся встретиться на теннисном корте. Я уверен, в Союз художников меня примут, но пока не знаю, какой ценой я расплачусь за поддержку Жэки — теннисом или Тошей.

Когда правители уходят, я наливаю себе бокал коньяка и выпиваю залпом, как только что выпил Жэка.

Мне становится жарко, возвращается злость на Жэку, но обрушивается она на Тошу.

— Нет, ты скажи, он назначил тебе свидание? — подступаю я к ней.

Тоша носит посуду и остатки пиршества на кухню. Я возникаю у неё на пути, когда она держит на блюде башню из грязной посуды и мисок с салатами.

— Дала ему телефончик? — допытываюсь я, загораживая ей путь. — Как ты смотрела на него! Понравился?

Она ставит на стул посуду, идёт в коридор, срывает с вешалки шубу, подхватывает сапоги и выскакивает из дома. Так мгновенно всё это происходит, что я не успеваю сообразить, что же произошло. А когда соображаю, она уже на лестнице. Я настигаю её, хватаю за руку, волоку наверх.

— Ты куда? К нему?!

Она морщится, но ещё молчит. Пытается вырваться, сбежать от меня, я волоку её в квартиру, захлопываю дверь.

И вдруг она истошно кричит:

— Я ненавижу тебя. Ты отвратителен мне. Как и твои приятели. Уйди! Прочь из моего дома! Ты мне противен!

— А он не противен? — кричу я и замолкаю. Сквозь вязкий туман эхо: «Я ненавижу тебя. Ты отвратителен мне».