Жизнь сначала - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

— Если задуматься, какую роль может играть теннис в жизни человека? Развлекательную? Оздоровительную? — Главное, без передышки значительным голосом пороть чушь, которую Тоше слушать неинтересно. Главное — усыпить её бдительность. Она перестанет слушать, и я свободен: она не поймёт сути сегодняшнего вечера! Собственно говоря, одним теннисом вполне можно вспахать целину наших отношений с Жэкой, заставить почувствовать зависимость от меня и моего папика. — Не развлекательную, не оздоровляющую и даже не эстетическую, отнюдь, хотя это очень красивый вид спорта, — бодро и громко говорю я. — Теннис поднимает человека. Почему? Сейчас объясню. Ни один вид спорта не имеет таких ритуалов, как теннис. Футболисты начинают сразу разыгрывать мяч, легкоатлеты заняты каждый лишь собой, а тут тебе — «здравствуйте», «спасибо», «очень приятно!», «до скорой встречи», а тут тебе белые одежды, а тут тебе — изящные движения, сам удар ракеткой по мячу изящен. И человек, выходящий на корт, чувствует себя личностью значимой, единственной в своём роде, к которой относятся уважительно. Ваша фигура прямо-таки создана… — Я покосился на Тошу. Она уже отключилась, как я и рассчитал. Я знаю это её состояние — погружена в себя! — Торс у вас, разворот плеч… — ловлю я миг удачи и рассыпаюсь в комплиментах.

Жэка уплетает Тошины салаты, на щеках рдеют яркие пятна удовольствия — первые признаки верности выбранного мною наступления: он готов выставить себя на обозрение изысканной публики, готов пожинать лавры, хотя невысок, довольно Жидковат, и вовсе неизвестно, научится ли играть.

— Я хочу за тебя выпить, — говорит Тюбик Жэке. Тюбик может позволить себе «ты», он чуть ли не со школьной скамьи в Союзе художников, и уже какой-то крупный партийный чин, и теперь от него зависят блага художников: выставки, путёвки, поощрения. — Ты человек современный, — делает Тюбик ему сомнительный комплимент, — можешь достать звезду с неба! Я пью за твои успехи, за твой престиж.

Тоша морщится. Всё-таки слушает. Я ничего не могу сделать — пусть морщится. Слава богу, не я «лью елей», Тюбик, а к Тюбику у Тоши устойчивая антипатия, тут уж ничего не поделаешь — что бы Тюбик ни сказал, Тоша будет морщиться.

— А я пью за здоровье, — говорю нейтральные слова. — Будет здоровье, человек возьмёт то, что ему нужно от жизни.

Делаю вид, что пью, даже гримасу корчу, а сам едва пригубливаю, ставлю полную рюмку за вазу с пирожками, чтобы не увидели Тюбик с Жэкой, мне нельзя пить, я должен быть в форме, рассчитывать каждый ход, осторожно произносить слова.

— Спасибо, — говорит Жэка. Он лоснится, словно маслом помазанный. — Позвольте и мне поднять тост. За приятное, замечательное знакомство! — Он смотрит на Тошу и ещё больше лоснится. — Такая красивая, я почёл бы за честь написать ваш портрет. Фактически это моя специальность! Такие глаза! И такая хозяйка!

Это уж слишком: за почти совершившийся факт — вступление в Союз я должен расплатиться… Тошей?! Портрет?! Этого ещё не хватало. Не ожидал от него подобной прыти.

А Тоша улыбается. Пленительно, сверкая ямочкой.

— Боюсь, вас ждёт разочарование, — говорит она кротким голосом, от которого у меня кружится голова. — Ни на фотографиях, ни на портретах не получаюсь. — Она кокетничает с этим Жэкой! Глазищи сверкают, улыбка ослепительна.

— У меня получится, — блестит зубами Жэка. — Я — мастер. Это единственное, что я умею делать хорошо. Я сразу вижу лицо. — И добавляет: — Тайну в лице человека.

Тоша с любопытством смотрит на него: видимо, как и я, пытается понять, что хотел сказать Жэка. И я вдруг чувствую ненависть к нему: он обратил на себя Тошино внимание, ещё чего доброго Тоша согласится. Кровь бросается мне в голову, сжимаю кулаки, скажи он ещё хоть слово, и я размозжу его красивую физиономию, но неожиданно встаёт Тюбик и говорит: