Княжна - Кристина Дубравина

— Хорошо, что ты действительно веришь. Это здорово, — и, идя наперекор своим установкам, сказала:

— Я буду только рада, если Ване вера что-то хорошее даст. А не как мне, злобу одну.

Витя кивнул в понимании её всех мыслей, которые Князева не любила менять, и притянул девушку к себе, руки складывая в замок на пояснице возлюбленной. Приятно дрогнуло в горле. Аня выдохнула, считая конфликт исчерпанным, и носом уткнулась в грудь Пчёлы. Почти в крест, болтающийся на шее.

Как символично-то!..

Она стояла в кольце рук мужчины, не зная, куда свои ладони спрятать, и чуть ли не всем телом ощущала, как замедлялся стук сердца. С каждым вздохом — всё размереннее, как после многокилометрового марафона пульс возвращался в норму. Вместе с ним обратно по полочкам и раскладывались её мысли.

Тема религии, от какой Князева или в презрении воротила нос, или спорила до хрипа в горле, ушла в дальний ящик.

К дьяволу. Сейчас — совсем лишнее.

Витя правую руку освободил, левой Анну всё так же крепко держа, и чмокнул её в макушку. Князева ближе к нему притёрлась, просовывая руки под ткань песчаного пальто, прикрыла глаза.

Возвращаться к вопросу подарка на крестины не хотелось ужасно. Только стоять рядом, дышать одеколоном Витиным.

Пчёла чуть присмотрелся к обилию шапочек и выбрал наугад какую-то упаковку. Посмотрел, покрутил, помял, чуть раскрывая шов через целлофан. Чепчик оказался годным.

— Давай мобиль посмотрим и поедем.

— Это что? — спросила Князева, в согласии берясь за руку Пчёлкина. Ладошка в ладошку, как влюбившиеся в первый раз восьмиклассники, они пошли к другому стенду.

Анна нащупала пальцем привычный перстень из золота с чёрным камнем, какой Витя не снимал никогда.

— Мобиль? Та штучка, которая над кроваткой висит. На ней машинки там качаются, звездочки, прочая лабуда…

Девушка кивнула. Витя передал ей чепчик, вероятно, не стоящий такого количества нервов, и под усмешку Анину оставил на щеке поцелуй.

Третьего октября Анна почти полноправно вступила в должность временно исполняющей обязанности главного театрального режиссёра. На самом входе её торжественно встретила Сухорукова.

Князева нутром дёрнулась, увидев почти у порога стихийный мемориал в память Виктории Дмитриевны. Сухорукова смотрела на Аню с фотографии, правый нижний угол которой пересекался чёрной лентой. Даже со снимка, сделанным за года два или три до её смерти, взгляд покойного режиссёра ощущался привычно строго, почти что осуждающе.

Девушке показалось, что за спиной призраком метнулась женщина, которой она таскала какао, помечала мелкими комментариями сценарии пьес, и просипела Ане загробным шепотом:

«Стерва. Ты только и рада… Но ты недостойна!..»

Анна подошла ближе, прекрасно понимая, что роль «призрака» досталась её страхам, какие Князева старательно топила, сжигала, прятала, заглушала другими мыслями. На столе, на тёмно-красном куске бархата, оставшимся от ткани обновленных прошлым летом кулис, лежало несколько цветов, принесённых кем-то из труппы или работников самого театра.

Слева от фотографии, на одной из колонн, подпирающей потолок, висел лист со словами, написанными искусным, витиеватым почерком:

«Двадцать девятого сентября в возрасте сорока восьми лет из жизни ушла Виктория Дмитриевна Сухорукова — главный театральный режиссер, любящая мать и обаятельная женщина. Руководство «Soffittenlampen» скорбит по такой потере и приносит свои соболезнования близким людям фрау Сухоруковой»

Ниже был перевод текста на немецкий язык, написанный уже не таким закругленным почерком. Отчего-то Анна подумала, что писал эти слова мужчина. Не исключено, что сам герр Вагнер; если он не врал Князевой, то с Сухоруковой Кристиан был дружен, и, вероятно, всё-таки опечален оказался её смертью, хотя и скрывал то старательно.