Княжна - Кристина Дубравина

А в них, в глазах его — чистейшая тропосфера, в которую, если взлетишь, назад уже не приземлишься.

— И я тебя, милый. Поздравляю.

Князева улыбнулась так искренне, как могла, и даже ещё радостнее. Для Вити, вероятно, этот день, праздник, хотя бы из-за близости к христианству, ближе был.

И ладно. Если ему хорошо, то и сама рада.

Пчёлкин тогда её на себя дернул, целуя. Крепко-крепко, сильно-сильно, как, наверно, не целуют даже под алтарём. Совсем полярно от того поцелуя, оставшегося воспоминанием в проветриваемой прихожей на Остоженке. Аня за ласку мужчины своего уцепилась, как за соломинку, и расслабила губы, позволяя ему дыхание собственное выпить. Глаза прикрыла, тая снегом, Москву настилающим по ночам, но к утру исправно оборачивающимся в лужи.

Как по колдовству, в какое скептичная Князева не верила, из головы по одной, а потом по парам, по группам до сотни, стали пропадать мысли дурные. Будто их кто вытягивал силой, какую девушка за поцелуем жадным не чувствовала.

«Мамочка… Да он же, как панацея»

Через платок, какой ни на сантиметр не сполз, почувствовала касания Витиных пальцев. Через ткань мягкую чувствовала, как мужчина гладил собранные волосы, как в шею ей упирался, притягивая ближе; кожу лица будто ошпаривало дыханием Пчёлы.

Сердцу так хорошо было, что его будто защемило в сладости.

Анна оторвалась бы, только если бы услышала вой городской сирены. А Пчёла прямо в губы её уверил:

— Ну, Князева, как я люблю тебя…

Под глазами — фейерверки, как в замедленной съемке, в постепенности раскрывающие свои пиротехнические фигуры.

— Как? — так же близко к губам его уточнила Аня.

— Пиздец как сильно.

Голова стала бренной, но в то же время лёгкой, как от шампанского. Князевой ноги захотелось расслабить, чтоб тела своего не держать, в руки Вити упасть, без страха быть им уроненной на ступеньки храма.

Вдруг раздался свист, какой позволяли себе, в понимании Анином, только гопники, пьянеющие с пива и на шее у родителей сидящие. Она вздрогнула инстинктивно, крепче Витю за лацканы взяла, когда обернулась напуганной антилопой.

Саша в расстегнутом пальто, в котором совершенно не мёрз, на радостях не замечая мёрзлых девяти градусов Цельсия, ей махнул ладонью:

— Голубки, сюда идите!

Аня подавила смех за улыбкой; тоже, подумаешь, будто он для Ольги не «голубок»!..

Витя, напоследок ладонь на спину её положив, по ступенькам взлетел к Космосу, Валере и Томе, их поздравляя. Сама девушка к Ольге подошла. Чмокнула воздух возле щек новоявленной матери и приобняла осторожно, чтоб в тисках не задавить мальчика, на маленькой шейке которого отныне и впредь висел крест.

— Оль, поздравляю, — шепнула ей. — Растите здоровенькими, самое главное.

— Спасибо, Анютик, — кивнула, улыбнувшись искренне, Оля. Раньше, чем сама успела оставить не накрашенными губами поцелуй на щеке Князевой, Аню быстро к себе за объятьем потянул Сашка — единственный человек на крестинах, чья нескрываемая радость и улыбка девушку не раздражала.

Ане аж дыхание спёрло, как от ненавистных церковных свечек, когда крепкие руки Белого, способные как и убить, так и защитить, на спине у девушки сошлись замком.

— Поздравляю, тётка!

— Да ну тебя, папаша! — фыркнула ему в ответ Князева, едва не пихая двоюродного брата под рёбра, но быстро передумала, когда заливистый смех Сашкин услышала.

И снова — ни капли раздражения.

Аня только прижалась к холодной груди, какую осенний ветер ласкал, и, ни то грея, ни то, напротив, сильнее морозя Белова, провела руки под ткань пальто. Одеколон крепкий, но уже выветревший из себя запах спирта, ароматом своим нравился Князевой так, что хотелось глубже дышать.

Что она, в принципе, и сделала.