Княжна - Кристина Дубравина

Она женщину, воспитывавшую Ольгу с самого детства, видела лишь раз, на выписке бывшей Суриковой из роддома. И Елизавета Андреевна Князевой показалась человеком, который в принципе никаких эмоций, кроме отвращения, на лице своем показывать не мог — уж слишком неприятны были для неё «деятельность» Саши, бригадиры, пришедшие под окна к внученьке с песнями, и, в принципе, всё в Олиной жизни происходящее. Оттого и представить бабушку подруги напуганной до такой степени, чтоб Сурикова-старшая кудахтала курицей-наседкой, не получалось. Будто бывшая Князева пыталась вообразить вещь совершенно абсурдную — например, курящего слона верхом на белом медведе.

Губы изогнула усмешка ни то от воспоминаний, ни то от глупых мыслей. Белова чашку поставила на блюдечко и села рядом с Аней, словив её руку своими.

Ольге показалось, что она обняла ладонь Снегурочки, статуи, высеченной изо льда и возвышающейся в центре ледяного городка.

— Всё отлично будет, Анютик. Вот увидишь…

— Знаю, — проговорила она в ответ, хотя и уверенности железобетонной, как таковой, не было. Лишь так, какая-то её частичка, отколовшаяся и затерявшаяся в глубине души Князевой.

Девушка вернула супруге Сашиной улыбку, и та блеском глаз ответила, вынуждая, всё-таки, верить в лучшее.

Электрический чайник, вскипевший какие-то секунды назад, ещё малость трясся на подставке. Невеста себя чувствовала так же — так же дрожала, так же под рёбрами было горячо, будто кровь довели до температуры, после которой белок должен был свернуться.

Дёрнула щекой, себя одёргивая; нервы, просто нервы…

Оля отхлебнула лишь глоток горького кофе, от которого Аню обычно воротило, и посмотрела на часы, висящие над столом. Они показывали середину седьмого. До приезда Тамары было ещё около полутора часов, но Белова дёрнулась, словно времени у них было в обрез.

— Ты поела уже?

— Вроде как.

— Бегом в душ, — скомандовала Белова тоном, которому у мужа научилась. — Волосы обязательно помой, чтоб уложили без проблем. И не задерживайся сильно, нам ещё краситься, платье мерить и причёску делать!..

Церемония была назначена на час, но к одиннадцати часам утра Пчёлкин был уже готов. Надел костюм, который мама с любовью и мелкой тряской ладоней прогладила, и сидел на диване, зажимая платком небольшую царапину у самого уха, оставшуюся после бритья.

Перед ним ходил отец, всё поправляя жилетку на пуговицах, и сетовал:

— Ну, Витя, правда, что ты, пацан, что ли, малолетний? Другого времени не нашёл станком морду себе полосовать, прямо перед церемонией надо было!..

— Да ладно, бать. До свадьбы заживёт.

— Вот уж не знаю! — хмыкнул в ответ Павел Викторович и отошёл в ванную комнату. Вернулся быстро, сын даже не успел вздохнуть полной грудь, и вату, смоченную в перекиси, ему протянул. — Держи.

— Да ладно… — протянул снова Пчёлкин-младший и всё-таки провел аккуратно по небольшому разрезу.

Ранка сразу зашипела, но негромко. Терпимо.

Витя поднялся на ноги, чтоб рубашку на спине не смять раньше времени, и прошёлся к окну, за которым виднелся не двор с детской площадкой, а балкон.

Лоджия завалена всяким хламом почти по дефолту, и так было, наверно, с самого того момента, как у Пчёлы начала развиваться память. Было в «кладовой» место и надувной лодке, на которой папа каждое лето исправно отправлялся рыбачить на Пахру, в Подмосковье, и старому велосипеду Витиному, подарившим ему первые синяки, и раскладному столу-«книжке», вытаскиваемому на каждый праздник в гостиную.

Пчёлкин открыл дверь, вышел на балкон — мама, увидь его сейчас, вероятно, запричитала бы, указывая в дом зайти, а то «заболеет Витенька, не приведи Бог!..» — и, переступив через коробку с инструментами, посмотрел на двор, знакомый ему с детства.