Охота на охотника - Карина Демина (2021)

– Постарайтесь просто не попадаться мне на глаза, – велел Вольтеровский, раздумывая, следует ли немедля явиться в канцелярию, доложить о прибытии, что было бы разумно, хотя и скучновато, либо же все-таки обождать. Людям при чинах суетливость излишняя не к лицу.

– Боюсь, – девица, вместо того чтобы отступить и сделать вид, будто ее нет, улыбнулась, правда, как-то неискренне. Или почудилось? Или это у нее от нервов? Девицы вечно нервничают по пустякам. – Это не в моих силах. Я, несомненно, была бы рада доставить вам этакое удовольствие, однако…

Его хотелось отравить.

И билась мыслишка, что в кофре Одовецкой сыщется какой-нибудь зловещего вида пузырек. Пару капель в бокал – и…

Он ведь виноват. Если не во всем, то во многом…

Ишь, холеный.

Лицо круглое, нос с благородною горбинкой. Бачки седоватые, стриженные аккуратно. Белые брови, взгляд орлиный. Хоть портрет пиши. И одет по моде, и держится так, будто бы каждый день при дворе бывает. Идет неспешно, тросточкой постукивает, но этак с ленцою, мол, она исключительно для виду и необходимости.

– Знаешь, – Авдотья тоже гостя оценила. – Такого в саду убивать надо…

– Почему в саду?

– Здоровый больно, поди-ка до саду доволоки, а если там, то только яму подходящую выкопать останется.

И пойми, со смехом сказано сие было или всерьез.

Лизавета вздохнула.

И поспешила за гостем, которого и вправду хотелось убить. Можно даже в саду, хотя… действительно здоровый, и яму придется копать немалой глубины. И если так, то проще, может, выманить…

Нет, она не всерьез.

Отца это не вернет, а… он свое получит. Соломон Вихстахович ведь не навсегда отбыл, иначе продал бы газетенку, а не ставил бы вместо себя редактора. Стало быть, вернется. А как вернется, то у Лизаветы и материал будет подходящего толку.

Так думать было легче.

И Вольтеровский вызывал уже не злость, но вполне определенный интерес.

Что о нем вообще Лизавета знает?

То есть знает немало, у нее дома целый альбом остался со всякою всячиной, вырезки там, упоминания. Про него писали нечасто.

Родился в Малжовецкой губернии, в семье помещика средней руки, вторым сыном. Оттого и в наследство ему досталось двести рублей и батюшкино благословение. А еще оплаченный курс в университете, что, конечно, было куда как важнее.

Учился хорошо.

Удостоен был похвальных листов и военного чина. Служил… где только не служил. На всех границах побывал, и кровь лил, и медали получил. Смута его задела, но самым что ни на есть краешком, позволивши сыскать славу воинскую, а с нею и расположение.

Женился на девице Прозоровской, из мещан, но состоятельных, получив за нею и поместье, и десять тысяч рублей, которые вложил с немалой выгодой в Ост-Зендийскую компанию. Далее благосостояние росло, чины тоже не обходили Вольтеровского стороной, и к пятому своему десятку представлял он собою воплощение человека степенного, состоятельного и немалыми связями обладающего.

Но ведь и у такого грехи имеются.

Не может быть, чтобы человек вовсе безгрешен оставался. Лизавета знает. Лизавета, она умеет смотреть и слушать, замечать многое, что иным людям кажется неважным.

– Отпусти, – свяга встала за спиной и положила ладони на Лизаветины плечи. – Не мучай…

– Я не…

– Держишь их, – на душе стало холодно, будто ветром ледяным подуло. – А если будешь за мертвых держаться, то и сама жить не научишься.

– Так что теперь, простить? Забыть? – кольнуло под сердцем и отпустило.

– Это тебе решать, просто… позволь помочь.

– Помоги.

Свяжьи руки легли на волосы, скользнули по щекам, и холод отступил, унося с собой… тяжесть? Пожалуй что, дышать вот легче стало. И ощущение такое, словно Лизавета ото сна очнулась, тягостного, муторного.

– Спасибо…