Кругом — ни звука. У меня мелькнула мысль: уж не прячется ли Женевьева в какой-нибудь дальней комнате, не желая присутствовать при смерти деда? Это очень на нее похоже, убежать от того, что кажется невыносимым. В этом причина всех ее бед.

— Женевьева! Где ты? — позвала я и открыла какую-то дверь. Это была спальня — с такими же, как на лестнице, плотными занавесками на окнах. Я вышла оттуда и открыла дверь в следующую комнату. Было видно, что в этой части дома давно никто не жил.

Лестница вела еще выше. Я подумала, что на верхнем этаже, как обычно находится детская.

Внизу умирал старик, а я размышляла о детстве Франсуазы, о ее тетрадях, которые по одной выпрашивала у Нуну. Мне пришло в голову, что Женевьева, вероятно, много раз слушала истории о детских годах матери, проведенных в Карефуре. Если бы она захотела спрятаться, то где же, как не в детской?

Я была уверена, что найду ее наверху.

— Женевьева, — позвала я уже громче. — Ты наверху?

Никакого ответа, только слабый отзвук моего собственного голоса. Если Женевьева в детской, то ничем не выдает себя.

Я открыла дверь и заглянула в небольшую комнату, но с высоким потолком. Тюфяк на полу, стол, стул, скамья для молений в дальнем углу и распятие на стене. По обстановке комната ничем не отличалась от кельи старика, с одной лишь разницей — единственное окно высоко под потолком было зарешечено, и само помещение напоминало тюремную камеру. Инстинктивно я почувствовала, что моя догадка была недалека от истины.

Я уже хотела закрыть дверь и скорее уйти, но любопытство взяло верх. Я вошла в комнату. Что это за дом? Монастырь или тюрьма? Дедушка Женевьевы жалел, что не стал монахом, подтверждение тому — содержимое сундука: видимо, он очень дорожил монашеским платьем. О том же я прочитала в первой тетрадке Франсуазы. А плеть? Бичевал он себя… или истязал жену с дочерью?

Интересно, чья это комната? Человек, живший в ней, каждое утро, просыпаясь, видел решетку на окне, унылые стены, аскетичную обстановку.

Делалось ли это по его — или ее — собственному желанию? Или…

Я заметила, что на крашеной стене что-то нацарапано. Я присмотрелась и прочитала: «Узница Онорина».

Итак, я не ошиблась. Странная комната служила тюрьмой. Эту женщину держали здесь против ее воли — как тех людей, которых запирали в подземелье замка.

На лестнице послышались неторопливые шаги. Я замерла. Шаги принадлежали Женевьеве.

Человек остановился по ту сторону двери, я ясно слышала его дыхание. Рванувшись к двери, я распахнула ее.

На меня широко раскрытыми глазами смотрела женщина.

— Мадемуазель Лосон! — воскликнула она.

— Я искала Женевьеву, госпожа Лабис.

— Я услышала, что наверху кто-то ходит, и решила проверить… Вы нужны внизу. Кончина уже близка.

— А где Женевьева?

— Прячется где-нибудь в саду.

— Ее можно понять, — сказала я. — Дети не любят видеть смерть. Я думала найти ее в детской и поднялась сюда.

— Детская на нижнем этаже.

— А это?.. — начала я.

— Здесь жила бабушка Женевьевы.

Я подняла глаза на зарешеченное окно.

— Я присматривала за ней перед ее смертью, — сказала госпожа Лабис.

— Она болела?

Госпожа Лабис холодно кивнула, указывая на неуместность моего любопытства. Она умела хранить тайны, тем более что за молчание ей платили.

— Мадемуазель Женевьевы здесь не могло быть, — сказала она и, повернувшись, вышла из комнаты. Мне оставалось лишь последовать за ней.

Госпожа Лабис оказалась права. Женевьева пряталась в саду и вернулась в дом только тогда, когда все было кончено.

Хоронили старика всей семьей. Потом рассказывали, что похороны прошли со всей торжественностью, принятой в подобных случаях. Я осталась в замке. Нуну тоже. Она сослалась на мигрень и сказала, что будет лежать в постели. Я подумала, что похороны просто вызвали бы у нее слишком мучительные воспоминания.