Неверная - Айаан Али (2012)

Махад слегка приобнял отца, положил руки маме на плечи и увел ее в дом.

Мы с Хавейей пошли за Абехом, и когда домашние увидели его, то поднялся шум, раздались радостные крики и начались расспросы. Мама осталась в кухне.

Первую ночь по приезде Абех спал в гостиной с остальными мужчинами. В пять тридцать утра он поднялся, зажег везде свет и стал сзывать всех на молитву, словно находился в мечети. Все молодые люди в комнате встали и побежали умываться и приводить себя в порядок. В нашей спальне мама встала, сказав: «Отец призывает к молитве».

Весь дом погрузился в молитву.

Мама громко поинтересовалась, люди молятся для Аллаха или для Абеха, потому что многие не были усердны в молитвах до его приезда. Махад, Хавейя и я похихикали над ее замечанием, но все же этот момент был по-настоящему прекрасен. И все, несмотря на усталость, чувствовали это.

Казалось, ничто не могло заставить маму общаться с отцом. Каждое утро он приветствовал ее: «Аша, как проходит твое утро?» И каждый раз она отворачивалась. За все шесть месяцев, что он жил с нами, она не сказала ему ни слова и ни разу не посмотрела ему в лицо. Каждое утро она будила меня, и я готовила завтрак – для отца лучше, чем для всех; и каждый вечер она отдельно откладывала его посуду, таким образом, у отца как будто была собственная кухня.

Я восхищалась гордостью и достоинством матери, но мне не нравилось, как она ведет себя по отношению к отцу. Я прекрасно понимала, почему мама так поступает. Она была брошена, сама должна была заботиться о детях и зарабатывать деньги для семьи. Мама больше не чувствовала себя его женой. Она кормила его, следила за тем, чтобы ему было комфортно, но была холодна с ним и держалась отстраненно.

После возвращения отца в доме воцарился порядок. Люди стали вести себя с достоинством; они сидели ровно и слушали, что говорил папа. Раньше юноши проводили все дни за картами, жуя кат. Конечно, они тщательно убирали все следы до прихода мамы, и все же. А теперь наша квартира была как медресе. Стало чисто: мужчины аккуратно складывали вещи и убирали обувь с прохода. Распорядок дня изменился радикально: теперь мы ложились и вставали рано. И молились.

Абех почти весь день проводил вне дома – в мечети, встречался со старшинами разных кланов, пытался все как-то уладить и прийти к мирному соглашению. Он был по-прежнему захвачен идеей создания единого государства Сомали, но теперь считал, что только ислам мог примирить воюющие кланы. Отец отказался от американской демократии.

Абех рассказал мне, что у него есть маленькая дочка в Аддис-Абебе. Ее зовут Марьян, и она пока не говорит на сомалийском, но он обязательно ее научит. Его жена знала только эфиопский. Мы почти не обсуждали ее: невежливо рассказывать о новой жене детям от предыдущей. Но Абех говорил о своей дочке с такой нежностью, что я прощала его.

Закончился Рамадан, и люди стали понимать, что не могут жить у нас вечно. В сопровождении кого-нибудь из мужчин я стала ходить по городу в поисках съемных квартир. Довольно скоро Махамууд нашел квартиру для своей семьи, для семьи Махамеда и для Марьян с детьми. Некоторые молодые люди переехали в отель на Нгара-роуд.

И все равно нас было очень много. Все мое время уходило на решение разных проблем нашей внезапно разросшейся семьи: поиск квартир, общение с коммунальными службами, денежные переводы. Я занималась домашним хозяйством – мама считала, что я, как старшая дочь, обязана этим заниматься, – водила детей к врачу, оплачивала счета за электричество. Кроме того, я помогала регистрировать людей, участвовавших в программе переселения образованных сомалийских беженцев в другие страны. Я бегала в посольство Сомали, чтобы добыть им паспорта, пока дипломатическая миссия не закрылась и они не остались в подвешенном состоянии неизвестно на сколько.