Вадим по-прежнему сидел напротив нее задумчивый, холодный и разочарованный, ничего от нее не требующий, ничего от нее уже не ждущий. В нем не было ни злости, ни обиды, ни даже ненависти, в которой он ей признавался. Он выглядел, как всегда, спокойным, самоуверенным, чувствующим себя комфортно. От его собственного чувства комфорта везде и при всех удобно становилось и всем вокруг. Даже во время ссоры и даже после расставания ей было комфортно рядом с ним. Это было странное и малопонятное чувство, но, несмотря на все остальное, приятное. Она могла злиться на него, обвинять во всех своих страданиях и ревновать ко всем и вся, но при этом все равно чувствовала связь, которую, казалось, ничто не могло оборвать. Именно это Татьяна и назвала для себя любовью. На любовь сверху наваливалось все подряд: и плохое, и хорошее. Оно шаталось и дрожало, трещало и взрывалось, но, пока была опора, держалось и все остальное.

Девушка посматривала в его сторону украдкой, пытаясь понять, сохранилась ли в нем такая опора, или все треснуло вчера под напором ее истерики, или все треснуло еще раньше, когда он узнал, что она сбежала не только отца, но и от него тоже. Она бы многое отдала, чтобы залезть ему в душу и пощупать там все собственными руками, прикоснуться к самым тонким струнам и надавить на больные места, узнать самое важное и, наконец, остаться ее частичкой.

Постепенно от злости и обиды Татьяна перешла к тоске по Вадиму, хотя он пока еще был рядом и всего на расстоянии полуметра. Она не ощущала такой тоски даже тогда, когда они находились в разных городах, и даже тогда, когда думала, что он счастлив с Муравьевой. Как будто тогда она глубинами подсознания испытывала надежду, что все это неправда, и так оно потом и оказалось. Но сейчас такой надежды не осталось.

В середине пути они снова заехали на заправку, стоявшую по другую сторону дороги. Заправка имела другое наименование и брендовые цвета, но суть не изменилась. И даже ассортимент бутербродов не отличался, разве что упаковки имели другую форму.

— У тебя в крови еще плавает джентльменство? — язвила Татьяна, когда они подходили к стеклянному холодильнику с закусками.

— Ну?

Вадим склонился над витриной и стал читать мелкий шрифт на этикетках.

— Тогда возьми мне с индейкой и капучино, — бросила она, убегая в уборную.

Зайдя в туалет, девушка первым делом подумала, что здесь было бы неплохо убраться и оросить воздух освежителем, которого не было. Но со своей главной функцией туалет справлялся. Она смочила лицо влажными руками, потому что полотенца закончились. Затем поправила расхлябавшийся пучок волос, заколола его покрепче шпильками и проверила в зеркале, повертев головой, не выпали ли где-нибудь отдельные локоны.

Вадим уже сидел за столом и копался в телефоне, жуя сэндвич, из которого соус потек ему на руку, когда Татьяна вышла в зал. Кофе и сэндвич для нее стояли на подносе рядом.

— Спасибо, — сказала девушка, садясь на кожаный диванчик.

Парень только кивнул, занимаясь чем-то увлекательным в телефоне. Она вгляделась в экран и увидела множество мелких в ряд фотографий девушек. Ревнивая усмешка застыла на лице. Она сделала глоток кофе, чтобы вместе с ним проглотить обиду, а затем откусила почти треть сэндвича, чтобы обида уж, наверняка, утрамбовалась где-нибудь на дне желудка.

— Сколько в провинции красивых девушек, — пространно заметил Вадим, довольно улыбаясь фотографиям в телефоне.

Татьяна сделала еще один большой глоток кофе, решив не комментировать его высказывание.

— Сфоткай меня, пожалуйста, — он протянул ей смартфон.