Протекционизм и коммунизм - Фредерик Бастиа (2011)

Я вынужден сказать несколько слов о таможне. И чтобы уберечься от предубеждений, с которыми, как я чувствую, мне пришлось бы столкнуться, я ограничусь лишь фискальной точкой зрения на проблему, тем более что речь идет по-прежнему только о бюджете. Дело вовсе не в том, что я собираюсь лишний раз отстаивать свободу обмена, и пусть меня не сравнивают с бравым генералом, который только тем и стал знаменитым, что хорошо лечил лошадей. Дело не в том, но отстаивать-то я буду. В какую бы сторону горизонта вы ни бросили ваш интеллектуальный взгляд, в сторону химии, физики, астрономии, музыки, флота, вы повсюду увидите генерала на коне и сами вскочите на коня позади него. У всех нас есть излюбленная идея, свой стиль, свой конек. Почему бы и мне не признаться в наличии у меня излюбленной идеи? Идея эта – свобода. И если я чаще всего защищаю ее особый вид – свободу обмена – то из всех свобод ее больше всего не признают и меньше всего понимают.

Итак, рассмотрим проблему таможни с фискальной точки зрения, и пусть читатель простит мне, если я попутно коснусь вопросов права, собственности, свободы.

Г-н Феррье, один из самых сокровенных и самых ловких протекционистов, признал, что если бы за таможней сохранили ее фискальный характер, из нее могли бы извлекать двойной доход для казначейства. Она дает примерно сто миллионов. Следовательно, независимо от груза налагаемого на нас протекцией как на потребителей, мы еще и теряем сто миллионов как налогоплательщики. Ведь ясно, что то, что казна отказывается покрывать за счет таможни, она покрывает за счет других налогов. Такой механизм заслуживает внимательного рассмотрения.

Предположим, что казначейству требуется 100. Предположим также, что если бы иностранное железо могло поступать к нам по разумной пошлине, оно давало бы казначейству в его доход 5. Но класс промышленников думает, что ему выгодно, чтобы иностранное железо к нам не ввозилось. Встав на его сторону, закон запрещает ввоз или, что то же самое, вводит запретительную пошлину. Следовательно, в данном случае всякое получение дохода становится невозможным, добровольно приносится в жертву. Эти 5 не поступают, и казна получает лишь 95. Но так как мы допустили, что казна нуждается в 100, мы должны согласиться с тем, что она берет недостающие 5 каким-то другим способом, облагая, скажем, соль, почтовые отправления, табак.

То, что происходит с железом, все это в точности воспроизводится по отношению ко всем предметам потребления, какие только можно себе представить.

Каково же при столь странном режиме положение потребителя-налогоплательщика?

А вот каково:

1. Он платит значительный налог для поддержания обширной армии, размещенной вдоль границы по инициативе и ради выгоды хозяев железоплавилен и прочих привилегированных хозяев, которым она служит.

2. Он платит за железо гораздо выше его естественной цены.

3. Ему запрещено производить вещи, в обмен на которые иностранцы поставляли бы ему железо, так как запретить ввоз одной ценности значит запретить вывоз другой ценности.

4. Он платит еще один налог, чтобы заполнить пустоту, образующуюся в казне, так как помешать ввозу значит помешать налоговому поступлению, и при тех или иных данных нуждах фиска, если поступлений недостает, надо получать их из других источников.

Странное положение получается у потребителя-налогоплательщика! Чего здесь больше, печального или смешного? Ответить затруднительно.

Так почему же так происходит? Да ради того, чтобы железоплавильщики извлекали из своего труда и капитала не чрезвычайно высокую прибыль, а лишь такую, чтобы они могли справляться с какими-нибудь возросшими трудностями производства.

Когда же все-таки начнут во всех этих областях оперировать большими, а не малыми цифрами? Интерес, выгода, процент, когда имеешь дело с большим числом, – вот экономическое правило, которое никогда не обманывает и примыкает к справедливости.