Протекционизм и коммунизм - Фредерик Бастиа (2011)

А теперь пусть читатель представит себе страну, где большие политические собрания и объединения, Палаты, электораты непрестанно обрабатываются, с одной стороны, маневрами систематической оппозиции, которой помогают газеты, сеющие ненависть, ложь и воинственные идеи, а с другой стороны, правительственными маневрами, пропитывающими продажностью и коррупцией все клетки и клеточки социального тела. Так надо ли удивляться тому, что люди честные в конце концов приходят в отчаяние? Правда, время от времени все эти заводилы начинают играть другие роли. Однако это обстоятельство лишь сметает последние остатки веры, и остается всеобщий и неискоренимый скептицизм.

Мне надо заканчивать. И закончу я одним соображением величайшей важности.

Национальное собрание приняло Конституцию. Мы должны глубоко уважать ее. Она наш якорь спасения. Тем не менее это не есть резон, чтобы закрывать глаза на опасности, скрытые в этом документе, который есть дело рук человеческих и не более того, особенно если мы хотим, на основе тщательного и беспристрастного изучения этого документа, вытравить из всех вспомогательных институций все то, что способно посеять семена зла и погибели.

Я думаю, все согласятся, что в нашей конституции кроется опасность противостояния и даже столкновения двух властей, каждая из которых считает себя соперником и ровней другой, и каждая ссылается на результаты всеобщего голосования, давшие им жизнь, той и другой. Уже сама возможность неразрешимого конфликта тревожит многих и породила две очень четкие и недвусмысленные теории. Одни подчеркивают, что Февральская революция, направленная против прежней исполнительной власти, никоим образом не желала ослабления законодательной власти, которой отводила первенствующую роль. Напротив, председатель совета министров прямо заявил, что хотя некогда правительство должно было отступать перед большинством, сегодня ему отступать вовсе не надо. Как бы там ни было, все искренние защитники безопасности и стабильности должны горячо желать, чтобы не возникало ни малейшего повода для конфликта властей и чтобы такая опасность, если она и существует, всегда оставалась лишь латентной.

А если так, то неужели мы будем с веселым сердцем по-прежнему держать в избирательном законе очевидную причину правительственных кризисов? Неужели, боясь конституционных трудностей, мы так и будем, прежде чем расколоться окончательно, устраивать парламентские бои и, как бы ради своего удовольствия, умножать и умножать шансы вспыхивания самых разных конфликтов?

Так пусть же подумают вот о чем: то, что когда-то называлось «правительственным кризисом», отныне будет называться «конфликтом властей» и будет приобретать гигантские масштабы. Мы уже видели нечто подобное, когда нашей Конституции не исполнилось еще и двух месяцев, и, не будь великолепной выдержки и умеренности Национального собрания, бушевали бы сейчас сильнейшие революционные бури.

Конечно, был могучий мотив, позволявший нам избегать причин, вызывающих правительственные кризисы. При режиме представительной монархии эти кризисы творили много зла, но в конце концов было найдено решение. Король мог распускать Палату и обращаться к стране. Если страна осуждала оппозицию, результатом оказывалось новое большинство, и гармония властей восстанавливалась. Если же страна осуждала правительство, это тоже создавало большинство, и королю приходилось уступать.

Теперь вопрос стоит о взаимоотношениях не оппозиции и правительства, а законодательной и исполнительной власти, причем обе ветви имеют мандат на определенный срок, то есть между двумя всеобщими голосованиями.

Повторю лишний раз, что я не пытаюсь решить, кто должен уступить, а лишь говорю: давайте уж как-нибудь вытерпим испытание, если оно выпало нам естественным образом, но будем осторожны и не будем искусственно вызывать испытаний по несколько раз в год.