Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

Когда мы уже были почти на месте, я расправила плечи и утерла слезы, Пирто поправила мою прическу, покрыла мои волосы серебристо-серой жемчужной сеткой и водрузила мне на голову шляпку. Я, чрезвычайно взволнованная, выглянула из-за полога. Никогда не понимала, почему все так рвутся в Лондон. Как кому-то могут нравиться эти шум, суматоха и вонь большого города, когда можно наслаждаться деревенским чистым, свежим воздухом, синим небом и зеленой травой, которая красотой превосходит лучшие изумруды? А эти чудные полевые цветы, живые самоцветы, которые ничем не уступают твердым, блестящим, холодным как лед бриллиантам, на которых помешаны все леди и лорды королевского двора! Я в жизни не видела опалов прекраснее живых нарциссов, или аметистов, хоть отдаленно напоминающих лиловые фиалки, или перлов, затмевающих белизной первые подснежники. От одной только мысли об этих цветах меня охватила тоска по дому – ведь я так любила лежать на цветочной поляне, которая казалась мне мягче пуховой перины, ароматнее льняных простыней и бархатных покрывал; лежать там для меня было все равно что нежиться на ложе самой матушки-природы.

Когда мы прибыли во дворец Дарем, лондонскую резиденцию Дадли, находящуюся в самом центре столицы, на улице Стрэнд, и прошли мимо стоящих у входа разъяренных серых медведей, выточенных из камня и держащих в лапах сучковатые посохи, я с трудом сумела взять себя в руки. Мне представлялось, что легчайший порыв ветра непременно собьет меня с ног; одно лишь его дуновение – и я пеплом разлечусь по улицам Лондона. Я боялась даже ступеней, мне все казалось, что они вот-вот выскользнут из-под моих ног, стоит мне ступить на них, поскольку даже здешние лестницы считают меня недостойной такого супруга. Я чувствовала себя измазанной сажей прислужницей в лохмотьях, которая, даже не вымыв ног, явилась на придворный бал, где все леди и лорды увешаны драгоценностями и разодеты в сияющие шелка и блестящий атлас. Я знала, что не принадлежу этому миру и никогда не стану его частью, как бы ни старалась, а потому мне предстояло разочаровать обитателей этого роскошного дворца.

Любимая сестра Роберта Мэри и его мать встретили меня холодно, но, в общем-то, приветливо: чопорно обняли, будто боясь помять свои изящные платья, и расцеловали в обе щеки, едва коснувшись губами моей кожи. Я казалась прокаженной моим родственницам, они, должно быть, думали, что стоит меня коснуться – и я заражу их каким-нибудь страшным недугом.

Но еще до того, как меня проводили в мои покои, мне довелось увидеть воистину удивительную картину. Наверху лестницы появились двое мужчин. Один из них был, вероятно, слугой – седоватый камердинер в голубой ливрее, какие носили все служители дома Дадли; рукав его украшала вышитая эмблема, изображающая медведя с посохом в лапах. Второй же был истинным Адонисом лет семнадцати от роду, не старше; он сиял, словно солнце, в своем халате из золотой парчи и расшитых золотом домашних туфлях, украшенных розетками с бриллиантами, а по плечам его рассыпались золотые кудри, в которых проглядывали кое-где тканевые папильотки. В руках слуга держал огромный серебряный поднос с засахаренными фигами, другими фруктами и конфетами, щедро усыпанными сахарной пудрой.

– Идиот! – рассерженно выкрикнул юный бог солнца, ударив рукой по подносу с такой силой, что я, стоя внизу, попала под дождь из сладостей. – Это же засахаренные фиги, дурень ты этакий! Чтобы цвет лица у меня был здоровым, нужен сок свежих фиг, а не это! И как ты посмел подать мне что-либо на серебре? Мне нужно только самое лучшее! Хочу золото! Гилфорду – только золото! Золото!

Затем он запрокинул голову и завопил во все горло:

– Матушка!

Голос его оказался столь громким и пронзительным, что мне показалось, будто мои барабанные перепонки пронзила острая игла, и я уж подумала, что они сейчас разорвутся.