Богам божье, людям людское - Красницкий Евгений Сергеевич (2010)

— Хватит! — в тоне Алексея начала проскальзывать злость. — Что ты меня, как девку уламываешь? Не верю я, что Корней на соблазн поддастся, не тот он человек. Боярин Федор… да, этот мог бы, но он без Корнея никто и ничто, ты сам вчера все видел и слышал.

— Ладно, нет, так нет! — неожиданно покладисто отозвался Осьма. — Нам же хлопот меньше. Слушай, Леш, а расскажи-ка мне про Нинею, а то все: волхва, волхва, а я и не знаю ничего про нее.

— А я тоже почти ничего не знаю. Взял бы, да навестил ее сам, оказал бы уважение, подношение какое-нибудь сделал, побеседовали бы…

— Ну уж нет! Чур меня! — Осьма мелко перекрестился. — Никифор, вон, сходил один раз, теперь за версту Нинеину весь обходить станет.

— Ну, это он сам виноват! А я — ничего: сходил, поговорили, обнадежила, что Саввушку вылечить можно. Зря ты так, Осьмуха, она не злая совсем. Строгая — да, мудрая — таких еще поискать, и… ну, волхва, одним словом.

— А о чем говорили-то? Кроме Саввы, конечно.

— Да как-то… — Алексей на некоторое время задумался. — Х-м, а знаешь, она-то почти ничего не говорила, это я ей, как-то так вышло, все про себя рассказал, даже такое, о чем и думать позабыл, даже такое, что и не рассказываю никогда… — Алексей удивленно уставился на Осьму. — Надо же! Я только сейчас и подумал… это ж она меня… м-да!

— Угу, а сам говоришь: «сходи». — Осьма задумчиво поскреб в бороде. — Вот так возьмет и вывернет наизнанку…

— Что, есть, что скрывать?

— У всех есть. А с чего ты взял, что она мудрая, если, как ты сказал, она почти ничего не говорила? — купец нагнулся вперед и попытался заглянуть собеседнику в лицо. — Строгая, мудрая, чего-то ты еще про нее добавить хотел. С чего бы вдруг, если она все больше помалкивала, а ты один там распинался?

— Знаю и все! Чего ты прицепился-то?

Удивление у Алексея начало потихоньку сменяться злостью, Осьма это заметил и попытался успокоить собеседника:

— Да ладно, не горячись ты так, ну, выспросила, ну сам не заметил… на то и волхва. К попу-то на исповедь ходишь, и ничего.

— К попу, сравнил! Попы так не умеют… или умеют? Не слыхал?

— Греки точно не умеют, — ответил Осьма — а наши, может быть кто-то и может, но им нельзя — вера не позволяет… вроде бы. Покаяние добровольным должно быть.

Некоторое время ехали молча. Алексей насупился и мял в кулаке повод, видимо переживая то, как обвела его волхва, Осьма деликатно помалкивал, время от времени испытующе поглядывая на спутника, ожидая, когда тот немного успокоится и можно будет продолжить разговор. Однако Алексея, видимо, «зацепило», он пробормотал:

— Вера не позволяет… а ей, значит, позволяет… — и погнал коня размашистой рысью.

Осьме не оставалось ничего другого, как пуститься вслед за ним.

Алексей держался в седле с обманчивой небрежностью истинного мастера, казалось, едва касаясь стремян носками сапог — сказывалась степная школа — Осьма, несмотря на мешковатость телосложения, тоже, в ритм скачки, взлетал над седлом так, словно утратил чудесным образом половину своего веса. Так бы, наверно и скакали, пока не пришла бы пора перейти на шаг, давая роздых коням, но со стороны вьючной лошади начал доноситься какой-то ритмичный звук — то ли работники что-то плохо уложили в тороках, то ли плохо закрепили саму поклажу. Осьма только время от времени оглядывался, с выражением досады на лице, но не просил Алексея остановиться — ждал, пока быстрая скачка развеет дурное настроение спутника. Дождался он как раз обратного — Алексей осадил коня и буркнул:

— Не слышишь, что ли? Скотину бы пожалел, намнет же спину. — Помолчал немного, дождавшись, пока купец, неразборчиво ворча под нос, оправит сбрую, и спросил: — Ну, чего еще узнать хочешь? Вижу же, что хочешь.