Богам божье, людям людское - Красницкий Евгений Сергеевич (2010)

— Тут заблажишь! — Осьма еще раз утерся, размазывая по лицу грязь и сокрушенно глянул на разом почерневший рукав рубахи. — Ни одну ты, видать, бабу таким манером… очень уж у тебя убедительно получилось.

— Что убедительно? — не понял Алексей.

Осьма в ответ заломил перед собой руки, блудливо повел глазками и поведал, имитируя женские интонации:

— Лежу я себе и думаю: вроде бы и не баба, но… то ли тебя бес попутал, то ли я сам не все про себя знаю? И так, знаешь ли, томно мне сделалось…

Оба заржали так, что кони, поведя ушами, на всякий случай отшагнули от двух хохочущих посреди дороги, вывалянных в пыли и засохшей хвое, мужиков.

Осьма, громко фыркая, закончил умываться и принялся сгонять ладонями воду с волосатой груди.

— Ух, хорошо!

— Да, это хорошо… — рассеянно отозвался сидящий на берегу ручья Алексей, задумчиво разглядывая поднятую на вытянутых руках грязную рубаху. — Тебе… гм, небаба, хорошо, у тебя запасная одежда в тороках лежит, а мне как ехать? — Алексей сменил позу и глянул на рубаху под другим углом, словно надеясь, что так она будет выглядеть чище. — Или простирнуть? Так, в мокрой тащиться неохота. — Старший наставник Младшей стражи встряхнул рубаху, убедился, что от этого лучше не стало и впал в глубокую задумчивость.

— Да-а, вот Аннушка-то удивится: грязные, морды поцарапанные и трезвые! — Осьма звонко прихлопнул на шее какую-то летающую живность и подвел итог своим рассуждениям: — Аж противно!

— А у тебя с собой нет? — слегка оживился Алексей. — Тогда бы в самый раз!

— Нет. — Осьма покаянно развел руками. — Не подумал.

— Ну… — Алексей безнадежно вздохнул — тогда придется стирать. Ничего, на солнышке подсушим, гляди, как жарит, а до крепости уже недалеко, до темноты поспеем.

— Поспеем, если кровососы не зажрут. — Осьма снова звонко шлепнул сам себя и принялся выковыривать из могучей поросли на груди раздавленную мошку.

Выстиранные рубахи мирно висели рядышком на кустах, а их хозяева сидели на берегу ручья и вяло отмахивались ветками от комаров и прочей мошки.

— Леха, здесь что, болото близко, откуда этой гадости столько?

— Нету тут никакого болота, просто Велесов день[57] скоро, чуют кровососы последние деньки, вот и лютуют.

— Ну уж и последние… пока еще холода наступят…

— Ну, тогда не знаю…

— Слушай, Леха, а какие у волхвы дела могут быть с княгиней Ольгой?

— И этого не знаю… и никто не знает. А тебе-то что?

— Да понимаю я, что не знаешь, но может быть мысли какие-то есть? Странно же — волхва и княгиня Туровская. Не вяжется как-то…

— Не лез бы ты, небаба, в эти дела, а то придется опять, как из Ростова, смываться.

— Леха, Христом Богом прошу: не ляпни свою «небабу» при ком-нибудь. Привяжется же, не отстанет!

— Ладно…

— И все-таки… волхва и княгиня… и княгиня-то не наша — из ляхов. Дурь какая-то…

— Вот и не лезь, мозги вывихнешь, вправлять потом намучаемся.

— Да я ж не для себя! Ты что, не понимаешь? — Осьма зло отмахнулся от мошкары и повернулся всем телом к Алексею. — Если у княгини с волхвой какие-то дела, а Корней, и впрямь, надумает вместо ее мужа в Турове Вячеслава Клецкого посадить, то Нинея же язычников против нас поднимет! Ты понимаешь, что начаться может?

— О как! — Сонную расслабленность с Алексея как ветром сдуло. — А ведь и верно! Хотя… но не может же волхва славянская Рюриковичей защищать?

— А не один ли хрен? Два Вячеслава, и тот и другой Рюриковичи. Нет, Леха, у нее тут какой-то иной интерес должен быть!

— Ну а нам-то с того интереса что?

— Ругаться нам с волхвой нельзя, она единственная, кого, как я понимаю, Корней по-настоящему уважает, и, при случае, мнением ее не пренебрежет! Если же, Корнея в этакую дурь, все же, понесет, то Нинея последним средством станет, чтобы его остановить. Так что, Леха, ты на нее хоть и обиделся, но виду не показывай, мало что, еще пригодиться может.