Сталинград - Энтони Бивор (1998)

«Мы, русские, были идеологически готовы к Сталинградской битве, – сказал один ветеран Великой Отечественной войны в личной беседе. – В первую очередь мы не обманывались относительно цены победы и были готовы ее заплатить».[360] Справедливо будет отметить, что иллюзий не питали ни большинство простых солдат и их командиров, ни советское руководство. И все же мы не оскорбим мужество защитников Сталинграда – скорее, даже наоборот, оно получит дополнительное подтверждение, – если вспомним о тех немногих, кто не захотел или не смог вынести страшные лишения того времени.

Советские военачальники сразу заняли очень жесткую позицию. Они не ведали жалости. «В горящем городе мы не можем позволить себе гауптвахту для трусов», – писал Чуйков.[361] Партийное руководство сочло необходимым еще раз напомнить солдатам и мирным жителям слова Ленина, не раз цитировавшиеся Сталиным: «Те, кто не помогает всеми силами Красной армии и не поддерживает порядок и дисциплину, являются предателями и должны быть безжалостно уничтожены».[362] Всякие сантименты категорически отвергались. В тотальной войне ошибки военной судебной системы неизбежны, но почему войска на передовой иногда попадали под огонь своей артиллерии?

Установить жестокую дисциплину сначала было очень непросто. Только 8 октября политуправление Сталинградского фронта смогло доложить в Москву, что «пораженческие настроения практически полностью устранены, и число случаев предательства снижается».[363] То, что советский режим был таким же беспощадным к своим собственным солдатам, как и к врагу, подтверждают факты. В ходе Сталинградской битвы, как по суду военного трибунала, так и без судебных разбирательств, были расстреляны 13 500 человек. Так карались все проступки, которые, по мнению политработников, являлись «чрезвычайными происшествиями», – отступление без приказа, самострелы, дезертирство, переход к врагу, подрывная и антисоветская деятельность. Красноармеец также считался виновным, если он не пристрелил на месте своего сослуживца, решившего дезертировать или перебежать к врагу. Доходило до абсурда: однажды в конце сентября, когда группа советских бойцов сдалась в плен, немецкие танки быстро выдвинулись вперед, чтобы прикрыть их броней от огня своих товарищей.[364]

Наименее боеспособными частями в армии Чуйкова были бригады народного ополчения, состоявшие преимущественно из рабочих с заводов в северной части Сталинграда. Чтобы предотвратить их отступление с позиций, за ними ставились заградительные отряды из хорошо вооруженных добровольцев из числа комсомольского актива или сотрудников войск НКВД. Их комиссары в черных кожаных куртках с пистолетами в руках напомнили Константину Симонову красногвардейцев 1918 года. Заградительные отряды не раз предотвращали переход советских бойцов к противнику, но в случае со 124-й особой бригадой, противостоявшей 16-й танковой дивизии под поселком Рынок, они не сразу успели это сделать.[365] 25 сентября Хрущев получил донесение, что группа из десяти человек, среди которых были два сержанта, перебежала к немцам. На следующую ночь еще пять человек перешли к врагу. Согласно немецким протоколам допросов перебежчиков из первой группы, в их батальоне осталось всего 55 человек. «После последней атаки 18 сентября, в ходе которой они понесли тяжелые потери, им больше не ставили никаких задач. Отступить батальон не мог, потому что за его позициями стоял заградительный отряд из комсомольцев и коммунистов, вооруженных пулеметами и автоматами».[366]

Показательна судьба одного советского офицера, дезертировавшего под Сталинградом. Старший лейтенант Красной армии попал в плен в августе, в ходе боев в большой излучине Дона, однако вскоре ему удалось бежать. Он вернулся в свою часть и тут же был арестован по обвинению в измене Родине.[367] Офицера разжаловали и отправили в штрафную роту, приданную 149-й особой бригаде. После этого он уже по собственной воле перешел на сторону немцев.