Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Политруки считали, что одна из причин массового дезертирства – снисходительность и попустительство офицеров.[375] Это не совсем так. Известно много случаев, когда полевые командиры пользовались данным им правом расстреливать на месте, хотя это была крайняя мера, применимая только в боевой обстановке, когда красноармеец отказывался выполнить боевой приказ или отступал с поля боя.[376] Однако бывало, что и сами офицеры становились жертвами строгой дисциплины. «В ночь с 17 на 18 октября двое солдат исчезли [из 204-й дивизии 64-й армии]. Командир полка и начальник политотдела приказали командиру роты расстрелять командира взвода, в котором служили дезертиры».[377] 19-летний младший лейтенант попал в часть всего за пять дней до этого и едва знал виновных. Командир роты выполнил приказ. Он пошел в окоп и в присутствии начальника политотдела застрелил лейтенанта.

В политотделах любили говорить о многонациональности Красной армии. И действительно, почти половину 62-й армии, например, составляли бойцы нерусской национальности. Однако призывники из Средней Азии доставляли командирам очень много хлопот. «Они не понимают то, что я говорю, – докладывал лейтенант, назначенный командовать пулеметным взводом. – С ними вообще очень трудно иметь дело».[378] Эти красноармейцы действительно ничего не знали о современной технике. Это приводило к тому, что во время воздушных налетов солдат из Средней Азии охватывала паника, но хуже всего было то, что они совсем не знали русского языка или владели им очень плохо, а значит, не могли правильно понять приказы и распоряжения. Не в последнюю очередь из-за этого 196-я стрелковая дивизия, состоявшая в основном из казахов, узбеков и татар, «понесла такие тяжелые потери, что пришлось отводить ее в тыл для переформирования».[379]

Политруки понимали, что дела в таких частях обстоят из рук вон плохо, но давали лишь одно предписание: «Знакомить солдат и офицеров нерусских национальностей с высочайшей благородной задачей народов СССР, разъяснять им воинский долг и закон, карающий за измену Родине».[380] Эта работа не могла быть успешной, поскольку многие солдаты смутно представляли себе, за что они воюют. Один татарин из 284-й стрелковой дивизии, не в силах выносить напряжение боев, решил перебежать к немцам. Под покровом ночи он незаметно прополз на «ничью» территорию, но там потерял ориентацию и, сам того не ведая, пошел к позициям соседей – 685-го стрелкового полка. Уверенный в том, что он достиг намеченной цели, солдат, войдя в блиндаж командира, предположил, что перед ним немецкий офицер, переодетый в советскую форму. «Он заявил, что пришел сдаться в плен, – говорилось в донесении. – Предатель расстрелян».[381]

Сталкивались политработники и с бюрократическими трудностями. «Очень трудно классифицировать чрезвычайные происшествия, – докладывали из политотдела фронта Щербакову, – потому что во многих случаях невозможно определить, дезертировал солдат или перебежал к врагу».[382] «В боевой обстановке, – писали сотрудники политотдела в другом донесении, – не всегда возможно установить наверняка, что произошло с каким-то солдатом или группой солдат. В 38-й стрелковой дивизии бесследно исчезли сержант и офицер, которые отправились за довольствием для своей роты. Никто не знает, что с ними случилось. Возможно, они были убиты, а возможно, дезертировали. Если свидетелей нет, нам остается только гадать».[383]