Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Многочисленность таких случаев вселяла в военнослужащих вермахта неоправданный оптимизм. «Боевой дух русских хуже некуда, – писал домой фельдфебель 79-й пехотной дивизии. – Нередко дезертиров гонит к нам недоедание. Даже если нам не удастся подавить сопротивление врага этой зимой, русские все равно умрут от голода».[368]

Из советских документов можно узнать многое о настроениях, царивших в то время. Когда из 178-го резервного стрелкового полка дезертировали трое солдат, командир подразделения получил приказ восполнить убыль личного состава любым способом, пусть даже за счет гражданских лиц.[369] Многие, если не все дезертиры были из числа невоеннообязанных, в спешном порядке мобилизованных в армию. Например, из 93 бойцов, дезертировавших из 15-й гвардейской дивизии, почти все являлись жителями Сталинграда, эвакуированными в Красноармейск.[370] «Эти люди были совершенно не обучены, у некоторых не было и военного обмундирования. В спешке мобилизации у многих даже не отобрали паспорта». Это, признавалось в донесении в Москву, очень серьезная ошибка: «…поскольку они были в штатском и имели при себе паспорта, им удалось переправиться через Волгу. Настоятельно необходимо отбирать паспорта у всех военнослужащих».[371]

Политработников приводили в ярость слухи о том, будто немцы позволяют дезертирам из числа русских и украинцев, проживавших на оккупированных территориях, возвращаться домой. «Недостаток политической подготовки используется немецкими агентами, которые ведут подрывную деятельность, пытаясь уговорить дезертировать колеблющихся солдат, особенно тех, чьи семьи остались на территории, временно оккупированной немцами».[372]

Иногда дезертиров расстреливали перед строем боевых товарищей, но чаще это делали бойцы особого отдела НКВД в каком-нибудь специально отведенном для этого месте за линией фронта. Там осужденным приказывали раздеться и разуться – обмундирование и сапоги еще можно было использовать. Впрочем, хорошо отработанная процедура не всегда проходила по плану. После расстрела дезертира из 45-й стрелковой дивизии бдительный фельдшер заподозрил, что не все в порядке. Действительно, у «расстрелянного» прослушивается пульс. Добить несчастного не удалось – начался артобстрел. Солдат сел, затем поднялся на ноги и, шатаясь, направился к немецким позициям. «Сказать, выжил он или нет, невозможно»,[373] – говорилось в донесении в Москву.

Судя по всему, сотрудники особого отдела 45-й стрелковой дивизии стреляли настолько плохо, что возникает вопрос, не получали ли они к «наркомовским» 100 граммам добавку. В другой раз им было приказано расстрелять солдата, обвиненного в самостреле. Осужденного, как обычно, раздели, расстреляли и бросили в воронку. Труп присыпали землей, после чего расстрельная команда вернулась на командный пункт дивизии. Два часа спустя якобы расстрелянный солдат, в одном нижнем белье, перепачканный грязью и кровью, добрел в расположение своего батальона. Пришлось снова вызывать ту же самую команду, чтобы привести приговор в исполнение второй раз.

Как правило, о дезертире сообщали властям того района, откуда он был родом. Семья «предателя Родины» в соответствии с приказом № 270 подвергалась преследованиям. Политруки и офицеры особых отделов Сталинградского фронта считали репрессии в отношении близких родственников дезертиров абсолютно необходимыми для того, чтобы остановить других бойцов, подумывающих о том, чтобы перейти к врагу.

Сотрудники НКВД, расследуя случаи дезертирства, оказывали на подозреваемых сильное давление, добиваясь того, чтобы те оговорили товарищей. Один солдат-новобранец 302-й дивизии (51-я армия) был обвинен сослуживцем в том, что якобы сказал: «Если нас пошлют на передовую, я первым перейду к немцам».[374] На допросе этот боец «признался» в том, что уговаривал бежать вместе с ним еще пятерых, и назвал их имена. Так особисты раскрывали «заговоры», которых в действительности не существовало.