Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Гитлер 8 ноября выступал перед своими старыми боевыми товарищами – мюнхенскими нацистами. Его речь транслировали по радио, и в 6-й армии ее многие слышали. «Я хотел дойти до Волги, – объявил фюрер. – Если быть точным, я хотел оказаться в определенном месте, в определенном городе. Так случилось, что этот город носит имя Сталина. Но не думайте, будто я пришел туда только по этой причине! Это было сделано потому, что город занимает очень важное положение… Я хотел взять его, и вы знаете, что мы это практически сделали. Осталось лишь несколько небольших очагов сопротивления. Возможно, кто-то спросит: “Почему они тянут?” Потому, что я не хочу второго Вердена и предпочитаю решить эту задачу с помощью немногочисленных атакующих отрядов. Время не имеет значения. Корабли больше не поднимаются по Волге, и это самое главное, решающее обстоятельство!»[519]

Эта речь фюрера стала одним из величайших примеров самонадеянности и самообмана. Африканский корпус Роммеля уже отступал от Эль-Аламейна в Ливию, англо-американские войска только что высадились в Северной Африке – началась операция «Факел». Воспользовавшись случаем, Риббентроп предложил обратиться к Сталину через советское посольство в Стокгольме. «Гитлер отказался наотрез, – отметил Николаус фон Белов, личный адъютант фюрера от люфтваффе. – Он сказал, что минута слабости – неподходящее время для переговоров с врагом».[520] Обманывая себя, фюрер одновременно обманывал и окружающих. Он выбрал путь, который привел Германию к катастрофе. Военачальник проиграл политику-демагогу. Опасениям, которыми терзался Риббентроп, предчувствуя крах плана «Барбаросса», вскоре суждено было сбыться.

На следующий день в Сталинград пришла настоящая зима. Температура понизилась до минус 18 градусов. Волга – одна из самых больших русских рек – замерзала медленно, но судоходство по ней стало не только опасным, но и затруднительным. «Льдины сталкиваются, налезают друг на друга и ломаются, – писал в эти дни Гроссман. – Шипящий звук, издаваемый намерзшей ледяной кашей, слышен далеко от берега».[521] Солдатам, находящимся в городе, этот звук не сулил ничего хорошего.

Генерал Чуйков, который с тревогой ждал наступления холодов, сказал, что теперь придется вести войну на два фронта: за спиной у них враждебная река, а впереди враг, который наступает на узкие плацдармы, оставшиеся у самого берега. Конечно, в штабе 6-й армии понимали, с какими проблемами столкнулись русские. Было решено снова сосредоточить огонь на переправах. Один из кораблей Волжской флотилии, перевозивший оружие и боеприпасы, получил несколько пробоин и сел на песчаную мель у берега. Другое судно смогло пересечь Волгу, но разгружать его пришлось под ураганным огнем. Матросы работали по пояс в ледяной воде, как французские pontonniers,[522] больше ста лет назад наводившие переправу через Березину.

Тупые широкие носы барж медленно крушили перед собой белый лед, но черные полосы воды за ними быстро затягивались ледяной коркой.[523] Суда трещали под давлением льдин, толстые стальные тросы лопались, не выдержав напряжения. Переправа через Волгу теперь стала напоминать полярную экспедицию.

Всю первую декаду ноября немецкие войска не прекращали атаки небольшими группами пехоты, иногда при поддержке танков. Бои велись в отдельных очагах, но по-прежнему были яростными. В одной из рот 347-го стрелкового полка, окопавшейся всего в 200 метрах от берега Волги, численность личного состава за время боев сократилась до девяти человек. 6 ноября она была окружена.[524] Командир – лейтенант Андреев – поднял оставшихся в живых бойцов в контратаку. Подоспевшее вовремя подкрепление отбросило немцев, и 62-й армия сохранила северную переправу. Русские досконально изучили систему сигнализации противника и использовали ее в своих целях, воспроизводя нужные цветовые комбинации трофейными ракетами. Так, один командир взвода в критический момент боя направил огонь немецкой артиллерии на немецкие же позиции.[525]