Эликсир ненависти (сборник) - Джордж Энгланд

В Тарасконе, принятая родными, простыми и добрыми людьми, которые сострадают, но не понимают, и ныне живет седая, согбенная и несчастная женщина. Ее называют Стасия. На ее пустом лице, где навеки угас свет разума и души, что-то все еще напоминает, как она когда-то была прекрасна. Она ни с кем не разговаривает, если только родные первые не обращаются к ней. Живая, но все равно что мертвая, безобидная, дряхлая, она весь день сидит в праздности у широкого окна, наблюдая, как тени ползут по стенам Шато де Рен, сосредоточив взгляд на Бокере или, уронив глаза к медленным водам темной Роны, вечно и неизменно движущимся к великому и древнему морю в белопенных гребнях.

Море, земля, небо и лесистые высоты, крутые пропасти, разрушенные стены, бессчетные голоса ночного ветра — все они задают вопросы. О чем они спрашивают, каких взыскуют ответов, ни один ум не постигнет, ни один людской язык вовеки не произнесет.

Незанятый мир

Журнал «The Cavalier», № 1, 1912

Глава 1. Пробуждение

ПОДОБНО ТОМУ, КАК рассвет начинает проступать в туманном ночном небе, признаки возвращения сознания робко обозначились на лице погруженной в транс. Вновь дыхание жизни привело в движение ее полную грудь, в которую опять стало медленно проникать несущее жизнь тепло этого дня. Она по-прежнему лежала, распростертая на пыльном полу, закрывая лицо рукой, и вдруг вздох сорвался с ее губ. Жизнь! Жизнь опять возвращалась к ней. Чудо из чудес воплощалось в действительности.

Теперь она дышала, пусть слабо, и сердце неуверенно забилось опять. Она пошевелилась. Простонала, еще не в силах окончательно сбросить обволакивавший ее мрачный покров глубокого и тяжкого сна без видений.

Но вот ее ладони сомкнулись. Точеные пальцы, сужающиеся к ногтям, вцепились в массу густых роскошных волос, разметавшихся по полу вокруг головы. Дрогнули веки.

Миг спустя Беатрис Кендрик сидела, ошеломленная и ничего не понимающая, всматриваясь в необычайную картину перед собой, самую поразительную, какую доводилось созерцать представителям рода людского с тех пор, как возник мир, картину места, преображенного настолько, что это превосходит любой вымысел.

Ибо от комнаты, которую она помнила и которая была последним, что она видела перед тем, как давно, невероятно давно, ее веки сомкнулись, уступая внезапной и неодолимой дремоте, — от этой комнаты остались только стены, потолок и пол из рыжей проржавевшей стали и крошащегося цемента. Полностью, как по волшебству, исчезла штукатурка. Здесь и там горстки белой пыли намекали на то, что она когда-то была. Исчезли все картины, карты и схемы, которые всего какой-нибудь час назад, как казалось, наполняли эту контору Аллана Стерна, инженера-консультанта, орлиное гнездо на 48-м этаже башни Метрополитен. Мебель тоже исчезла. Неповрежденные оконные стекла так густо заволокла паутина, что сквозь нее почти не проникал дневной свет. Сейчас они напоминали чудной, изобилующий мухами, занавес там, где когда-то висели обычные зеленые шторы.

Пока она сидела с приоткрытыми губами и глазами, расширившимися от изумления, паук схватил жужжащую добычу и заторопился обратно в отверстие в стене. Огромная летучая мышь с кожистыми крыльями, висевшая вниз головой в дальнем углу, разразилась сухим негодующим писком.

Беатрис потерла глаза.

— Что случилось?.. — медленно произнесла она. — Я сплю? Ну и дела. Хорошо бы не забыть это, когда я проснусь. Из всех снов, какие я видела, этот, безусловно, самый странный. Так похоже на действительность. Так ярко. Я могла бы поклясться, что проснулась, и все же…