Империя ангелов (перевод Аркадия Кабалкина) - Бернар Вербер (2000)

Я плачу за нее и спрашиваю, что это за книга. Она благодарит меня, говорит, что я не должен был так поступать, и соглашается рассказать о книге. Ее герой – умственно отсталый мужчина, постепенно умнеющий благодаря химическому препарату, опробованному на мыши по имени Элджернон. Герой рассказывает о своей жизни и о выздоровлении от первого лица, открывая при этом для себя новые смыслы. Сам его текст постепенно меняется. Когда он был еще идиотом, в каждом его слове было по орфографической ошибке, он не пользовался знаками препинания; но в процессе лечения он прогрессирует.

Девушка представляется: ее имя Гвендолин. Насколько она знает, этот писатель, Дэни Киз, ничего другого не написал, но после такого шедевра может спокойно умереть, потому что «выполнил свою миссию перед человечеством» – создал произведение, для которого был рожден. По мнению Гвендолин, каждый из нас обязан что-то создать, только после этого можно умирать.

Я смотрю на нее. У нее горящие миндалевидные глаза и очень светлая кожа. По-моему, читательница фантастики не может не представлять интереса. Еще мне нравится в ней то, что она еще растеряннее, чем я.

На прогулке она называет себя про`клятой поэтессой. Как интересно, отвечаю я, я сам – про`клятый писатель.

По словам Гвендолин, мы все обречены на страдания и на то, чтобы учиться на собственных ошибках.

Дальше мы идем молча. Я беру ее ледяную руку и грею в своей. Она останавливается, смотрит на меня с видом потерявшейся мышки и говорит, что считает меня очень симпатичным и хочет со мной переспать, но только я должен учесть, что всех мужчин, с которыми она раньше встречалась, она сделала совершенно несчастными.

– Я стану первым исключением.

– Я приношу несчастье, – предупреждает она со вздохом.

– Я не суеверный. Знаете почему? Потому что суеверие – вот гарантия несчастья.

Она издает смешок и еще раз советует бежать от нее без оглядки.

Через недели три я поселяю эту потерявшуюся мышку в своей студии. Гвендолин быстро показывает себя отменной хозяйкой. Есть одна проблема: когда мы занимаемся любовью, у меня такое чувство, будто она соглашается на это, чтобы оказать мне услугу или оплатить постой.

Бывает, она смотрит на меня своими глазищами и говорит: «Было бы правильнее, если бы я ушла, я для тебя слишком тяжела». В таких случаях я стараюсь ее успокоить. Я предлагаю ей перейти на цветную одежду. Пристрастие к черному создает чувство монотонности. Она все примеряет, но ничего не носит. Я вожу ее в кино на фильмы группы «Монти Пайтон». Она единственная в зале, кому не смешно. Я рассказываю ей про «телевидение дзен»: это моя новая философия полного отсутствия мысли благодаря интенсивному просмотру телепрограмм. Все безрезультатно. Мона Лиза II приходит к ней за лаской, но она всего лишь машинально, не замечая этого, запускает пальцы в ее шерсть.

По вечерам она бесшумно залезает ко мне под одеяло, прикасается двумя ледышками – своими ступнями – к моим икрам и осведомляется, желаю ли я любви (так спрашивают у контролера, нужно ли компостировать билет для прохода через турникет), после чего засыпает и громко храпит. Среди ночи она пинается ногами и жестикулирует, как будто сводит счеты с воображаемым недругом, которому предъявляет плаксивые упреки.

Мы с Моной Лизой II принимаем вызов: любой ценой спасти эту бедствующую мадемуазель.

Она оставляет в постели горящую сигарету и едва не устраивает в моей миленькой студии пожар. Не закручивает в ванной краны, отчего там происходит потоп. Забывает запереть на ключ входную дверь, так что незваные гости пользуются ее оплошностью и крадут мою стереосистему.

Всякий раз она рассыпается в извинениях, навзрыд рыдает, падает ко мне в объятия и твердит: «Я тебе говорила, я приношу несчастье». Я как заведенный отвечаю: «Ничего подобного, вовсе нет…»

То, что рядом Гвендолин, рождает у меня желание переписать, улучшить «Крыс». Мой долг теперь – стать победителем ради нас двоих.