Я уже давно на него не смотрел, но голос свербел у меня в черепе, наливал его тяжестью… ведь куда как проще было бы…

– Не слушай его! – выкрикнула Виола. – Он врет!

– Тодд, – сказал мэр. – Я считаю тебя моим сыном. Правда.

– Слышишь, Тодд? – Дэйви повернулся ко мне, его Шум – весь надежда и свет.

Этот Шум тянулся ко мне, надежда и печаль – словно пальцы, словно руки, и они просили меня, они умоляли опустить ружье, просто взять и опустить его, и пусть опять все будет хорошо, пусть только то, што сейчас, прекратится…

– Мы могли бы быть братьями, – проговорил он.

И я посмотрел ему в глаза…

…я увидел в них себя, себя – у него в Шуме, и мэра как моего отца, и его, Дэйви, как брата, и Виолу как сестру…

…я увидел, как полная надежды улыбка занимается у него на губах…

и в третий раз мне пришлось попросить:

прости меня, Дэйви.

Потому што я перевел ствол ружья на него.

– Отпусти ее, – сказал я мэру, не в силах глядеть Дэйви в лицо.

– Тодд? – Дэйви наморщил лоб.

– Просто сделай это! – рявкнул я.

– Или ты – что? – подхватил мэр. – Застрелишь его?

Шум Дэйви хлестал через край вопросительными знаками, удивленный, потрясенный…

А за всем этим вставало предательство…

– Отвечай, Тодд, – приказал мэр. – Или ты – что?

– Тодд? – повторил Дэйви уже тише.

Я быстро глянул ему в глаза и отвел взгляд.

– Или я застрелю Дэйви, – сказал я. – Я убью твоего сына.

Шум хлынул разочарованием… таким густым, што оно опадало с Дэйви комьями, будто грязь. Там даже злости не было, в Шуме, отчего становилось только хуже. Ему даже в голову не приходило кинуться на меня, прыгнуть, толкнуть, отнять ружье…

В Шуме стоял я, и я держал Дэйви на мушке.

Его единственный друг целился в него из ружья.

– Прости, – прошептал я.

Но, судя по лицу, он меня так и не услышал.

– Я же принес тебе книгу, – тихо сказал он. – Я отдал тебе твою книгу.

– Отпусти Виолу! – крикнул я, еще громче от ярости на себя самого. – Или, клянусь богом…

– Ну так давай, – пожал плечами мэр. – Застрели его.

Дэйви уставился на мэра.

– Па?

– Все равно как сын он никуда не годится, – сказал тот, все еще подталкивая Виолу стволом в спину. – Зачем, по-твоему, я послал его на передовую? Надеялся, что он хотя бы погибнет смертью героя.

Лицо Виолы исказилось от боли, но дело было далеко не только в лодыжках.

– Так и не научился контролировать Шум, – продолжал мэр, глядя на сына, чей Шум…

…я даже рассказать не возьмусь, на што был сейчас похож его Шум.

– Никогда не выполнял приказы, от которых не смог увильнуть. Тебя не поймал. С Виолой не разобрался. Чуть-чуть начал исправляться в последнее время, да и то лишь благодаря твоему влиянию, Тодд.

– Па… – начал Дэйви.

Но па не обращал на него внимания.

– Ты – тот сын, которого я всегда хотел, Тодд. Только ты. И никогда – вот это пустое место.

Дэвидов Шум…

Исусе, Дэвидов Шум сейчас…

– ОТПУСТИ ЕЕ! – заорал я во всю глотку, только штобы не слышать всего этого. – Я застрелю его, я убью его!

– Не убьешь, – улыбнулся мэр. – Все знают, что ты не убийца, Тодд.

И еще один толчок в спину Виолы…

И еще один ее вскрик…

Виола, думаю я…

Виола…

Скрипнув зубами, я поднимаю ружье…

Взвожу курок…

…и говорю чистую правду:

– Я убью, штобы спасти ее.

Мэр перестал продвигаться вперед. Он остановился. Он посмотрел на меня, на Дэйви и снова на меня.

– Па? – Лицо у Дэйви все скривилось, смялось.

Мэр уставился на меня, прочел мой Шум.

– А ведь действительно, – пробормотал он почти себе под нос. – Ты его убьешь. Ради нее.

Глаза Дэйви были совершенно мокрые, но в них уже вставала ярость.

– Не надо, Тодд. Не делай этого.

– Отпусти ее, – снова велел я. – Сейчас же.