Город (сборник) - Клиффорд Саймак

Тишина.

«Даже этого боятся», – подумал Лодж.

Первым вызвался Мэйтленд.

В полном молчании они по одному подходили к столу, ставили оттиск в бюллетене, сворачивали листок и опускали в урну. Никто не спешил – лишь когда предыдущий возвращался на свое место, вставал следующий. Наконец «голосование» было окончено. Форестер как следует встряхнул коробку, чтобы перемешать бюллетени, и объявил:

– Нужны два наблюдателя. – Он обвел глазами группу. – Крейвен. И Сью.

Наблюдатели подошли к столу. Форестер по одному доставал бюллетени, зачитывал, передавал Сьюзен, а та передавала Крейвену.

Беззащитная Сиротка.

Провинциальный Хлыщ.

Инопланетный Монстр.

Красивая Стерва.

Юная Прелестница.

«Ошибся, – подумал Лодж. – Как же так? Она ведь явилась последней!»

Посланник Внеземной Цивилизации.

Правильный Юноша.

«Осталось двое. Всего двое… – лихорадочно размышлял Лодж. – Хорошо. Заключу с собой пари. Ставлю на Злодея. Генри – это Злодей».

– Усатый Злодей, – прочел Форестер, развернув последний листок.

«Вот я и проиграл», – подумал Лодж, а все вокруг сдавленно ахнули, потрясенные страшным открытием.

Персонажем Генри был тот, кто играл во вчерашнем Спектакле самую заметную, самую активную роль. Нищий Философ.

Блокнот Генри был исписан мелким неразборчивым почерком, угловатым и резким, как его обладатель. Символы и уравнения представляли собой триумф простоты и ясности, при этом буквы имели чудной и вздорный обратный наклон, а фразы были лаконичны настолько, что их краткость граничила с грубостью. Впрочем, кого бы Генри мог этим оскорбить, кроме себя самого?

Мэйтленд резко захлопнул блокнот и оттолкнул его к центру стола.

– Вот в чем дело… – проговорил он.

Все сидели молча, бледные и застывшие, словно воочию увидели призрака, на которого совсем недавно намекал Крейвен.

Первым не выдержал Сиффорд.

– Ну все, довольно! – вскричал он. – Я не стану…

– Что вы не станете? – произнес Лодж.

Сиффорд не ответил. Положив руки на стол, он сжимал и разжимал кулаки, вытягивал пальцы, словно хотел одной силой воли выгнуть их дальше, чем было заложено природой.

– Генри сошел с ума, – резко сказала Сьюзен. – Только душевнобольной мог бы придумать такую ересь.

– Вы медик, от вас следовало ожидать подобной реакции, – заметил Мэйтленд.

– Я изучаю жизнь, – ответила ему Сьюзен. – Я уважаю жизнь. Моя работа – сохранять ее в теле как можно дольше. И я испытываю глубочайшее сопереживание всему живому.

– Вы намекаете, что мы не испытываем?

– Я намекаю, что лишь тот, кто видел жизнь во многих ее проявлениях, кто познал ее могущество и великолепие, может понять, какое это чудо.

– Сьюзен…

– Я знаю точно, – перебила она. – Я знаю совершенно точно, что жизнь – это нечто большее, чем продукт распада. Она больше, чем старение материи. Больше, чем недуг. Назвать жизнь последним этапом разложения благородной неорганики – все равно что заявить, будто норма существования Вселенной – в полном отсутствии развития и смысла.

– Это семантическая путаница, – возразил Форестер. – Мы живые существа, и термины, которыми мы оперируем, невозможно сопоставить с терминами, применимыми для норм существования Вселенной, даже если бы мы такие термины знали.

– А мы их не знаем, – подхватила Хелен Грей. – Может, вы и правы, Форестер. Особенно если догадка Генри окажется верна.

– Мы изучим все записи Генри, – мрачно заключил Лодж. – Мы шаг за шагом восстановим ход его мысли. Я сомневаюсь, что он прав, но проверить необходимо. Нельзя упускать открытие, которое может принести пользу.

– То есть вы хотите продолжать?! – взвился Сиффорд. – Не побрезгуете даже таким унизительным для человечества открытием – все ради цели?!