Город (сборник) - Клиффорд Саймак

Я скользнул за сарай, пока Папоротник не видел, и встал перед кустом. Я начал думать о нем по-доброму, хотя неимоверно трудно думать добрые мысли при виде чахлого куста. Я чувствовал себя последним болваном и надеялся, что соседям меня не видно, однако продолжал свое дело. Время от времени я наведывался к кусту. Примерно через неделю я понял, что на самом деле полюбил его.

Дней через пять я заметил, что куст изменился. А через две недели из чахлого заморыша он превратился в пышный цветущий розовый куст, которым гордился бы любой садовник. Куст сбросил пожухлые листки, вместо них выросли новые и такие блестящие, словно их натерли воском. А затем на нем появились бутоны, и вскоре расцвели великолепные желтые розы.

Я сомневался, что это моя заслуга; Папоротник мог заметить мои потуги и помог мне. И я решил провести эксперимент там, где он не сможет вмешаться.

Несколько лет Милли пыталась вырастить у нас в офисе фиалку; к тому времени даже она готова была признать поражение. Я постоянно подшучивал над ее стараниями, а Милли злилась. Как и у розового куста, у фиалки была непростая судьба. Ее почти сожрали жуки. Милли забывала ее поливать. Я уронил цветочный горшок на пол. А посетители то и дело стряхивали в него пепел.

Конечно, я не мог уделить фиалке столько же времени, сколько кусту, но я останавливался перед горшком на пару минут и мысленно слал цветку лучи доброты. Через пару недель листья зазеленели, а к концу месяца фиалка впервые расцвела.

Тем временем образование Папоротника шло полным ходом.

Сперва он избегал заходить в дом, затем, когда стал доверять мне, отважился заглянуть внутрь. Надолго он там не задерживался – слишком многое напоминало ему о нашей потребительской цивилизации. Мебель, одежда, овсяная каша на завтрак, бумага, даже сам по себе дом – все было сделано из растений. Я нашел старую масленку, насыпал туда земли и поставил ее в углу столовой, чтобы Папоротник мог поесть в доме, если придет охота.

Приходилось признать, что у меня не вышло научить Папоротник общаться по-человечески. Возможно, кто-нибудь другой справился бы лучше. Вполне возможно. Но я понятия не имел, к кому обратиться. Я боялся, что меня просто высмеют. Страх перед насмешками – довольно глупая черта, свойственная людям.

С другой стороны, надо было подумать и о Папоротнике. Как он поладит с другим человеком? Едва я набирался храбрости что-нибудь предпринять, как мы оказывались на крыльце, смотрели на звезды и говорили – не о чем-то конкретном, ясное дело, он просто рассказывал мне, как умел, о счастье, о грусти, о дружбе. Вся моя храбрость сразу же улетучивалась.

Наверное, мы напоминали двух детей. Потерянных, странных, выросших по разным уголкам Вселенной. Им и хотелось бы поиграть вместе, да только ни один не знал ни правил игры, в которую играл другой, ни языка, чтобы объясниться.

Конечно, с точки зрения здравого смысла начать следовало с математики. Следовало показать пришельцу, что мне известно о том, что дважды два равно четырем. Что я знаю о Солнечной системе. Надо было изобразить Солнце и планеты, показать на Землю, чтобы он убедился, что я знаю и о Солнечной системе, и о космосе, и о звездах, а потом передать ему бумагу и карандаш.

Но что, если он не знал математики? Что, если наши дважды два равно четыре не несли для него никакого смысла?

Что, если он никогда не видел ни рисунков, ни чертежей? Если сам не умел чертить? Если видел, слышал, чувствовал и думал иным, непривычным для нас способом?

Для того чтобы достичь взаимопонимания с пришельцем, нужно начать с основ.

Что, если математика – не основа?

Тогда надо доискаться до основ.

Должны же быть какие-то основы, на которых зиждется Вселенная.

Мне кажется, я знаю на каких.

Меня научил Папоротник. Конечно, если я правильно его понял.