Изнанка - Самат Бейсембаев

— Нужно торопиться: скоро уже начнется и они поймут, что нас нет, — сказал я и первым полез наверх забора.

Можно было просто перепрыгнуть. Благо я это мог. Но это могло создать шум, и к тому же Эврисфея так не сможет. Лег на верхушку забора животом, и свисая головой вниз, протяну руки, чтобы помочь ей забраться.

Забор был преодолен.

— Повернись, — я руками обхватил ошейник и приложив усилия разорвал его.

На ее шее была четко видна белая полоса, куда не могло солнце достать своими лучами. Она потянулась своим тонкими пальцами к шее и водила по ней, не в силах поверить в происходящее.

— Я еще никогда не была без ошейника. Это так приятно, — улыбнулась она.

— Привыкай — это и есть свобода.

Теперь надо избавиться от своего. Сделал пару глубоких вдохов, собираясь с силами, и послал резкий импульс. По задумке этот импульс должен был разрушить тот маленький связывающий узелок, который остался. Неделями по несколько часов в день я словно ножичком стирал бетонную плиту. Но в момент, когда импульс должен был разрушить; вместо этого он только усилился, и накатила такая сильная боль, что из меня вырвался ужасающий крик, и тело забилось в конвульсиях. Не помню, сколько я так пролежал, но, когда очнулся, увидел перед собой Радогира а и Гронда. В стороне стояла Эврисфея с заплаканным видом, с уже ошейником на шее.

— А я уж начал считать, что ты понял, что к чему, — протянул Радогир, мерзко улыбаясь. — Видимо ты глупее, чем я думал. Жаль.

— Эврисфея…нет, — простонал я, — только не ее.

После этих слов он засмеялся так сильно, что были видны его коренные зубы. И было в этом смехе что–то такое с нотками издевки, не объяснимое, словно он знал что–то, о чем я не догадывался.

— Дурачок. Глупый, наивный дурачок. Ты думал, сможешь так просто избавиться от ошейника? Ты будешь работать у меня с шести утра до шестидесяти лет, — унял он свой смех.

Затем подошел к ней; легонько приобнял и поцеловал ее, и она тут же ответила взаимностью. Они слились в страстном поцелуе, как молодые любовники. Кое–как отцепившись друг от друга, он шлёпнул ее по ягодицам, и она кокетливо покрутила бёдрами. После этого они оба посмотрели на меня: он с ехидством; она с презрением.

В этот момент я все понял: меня обманули; устроили проверку; провокацию. Что я почувствовал? Не знаю. Наверное, подойдет ближе всего слово опустошение. Именно это — пустота.

…и отчаяние, и разочарование, и злость.

Он подошел ко мне; наклонился вплотную к уху и заговорил так, чтобы слышать его мог только я:

— Ты что правда думал, что она от меня сбежит? Ты все еще не понял, что она моя вещь? Как же ты меня разочаровал. Ты. Тоже. Моя. Вещь. — последние слова он отчеканивал, и каждая из них эхом отдавалась в моем сознании.

Я же продолжал сидеть, как истукан ни на что не реагируя.

— Я ведь… — прошептал я.

— Не грусти, — выпрямился он во весь рост, — в жизни такое случается. А теперь вставай или я пинками тебя подниму. Приём начинается. И ты же, тем более, мне обещал, что будешь вести себя там очень хорошо. Ну, пойдем.

Снова я никак не отреагировал.

— Я ведь любил ее, — мой шепот едва был слышен даже для меня.

— Вставай, говорю, — сильный удар ногой пришелся мне прямо по лицу.

От неготовности я упал навзничь. С носа хлынула кровь, но я быстро ее остановил. Как бы это не прозвучало, но этот удар именно то, что мне нужно было сейчас. Я встрепенулся и поднялся на ноги.

— Вот так лучше. А теперь приведи себя в порядок. Нам пора.

Пока шли к дому, я старался не поднимать глаза, чтобы они не выдали моих мыслей. Мысли, которые придумывали различные способы их смерти. От сжигания их заживо, до расчленения их тел; от скармливания их голодным собакам, до…не знаю даже, моя фантазия еще не настолько изощренная.