Зал, пожалуй, был самым большим помещением в этом доме: мраморные колонны, по стенам развешаны картины в золотых оправах, рядом на постаментах стоять различные статуэтки из дорогих металлов и камней, вдоль всего помещения расположились столы со всеми видаными и невиданными яствами и лежаки для более удобного приема пищи.

По залу ходило куча рабов, разливая дорогие вина и воду. Некоторые у колон размахивали огромными веерами, чтобы унять духоту. А девушек рабынь по желанию гости уводили в соседние комнатки, прикрытые полотном, из которых уже доносились разгоряченные стоны.

«Рассадник гнили» — промелькнули в голове мысли, и мне стало брезгливо здесь находиться.

Меня провели в центр зала, на небольшой мраморный поддон, чтобы всем было лучше меня рассмотреть. Рагодир подошел ко мне и заставил снять всю одежду. По залу прошлое небольшое оживление. Мужчины задирали носы и постоянно кивали головами, изображая из себя знатоков перед какой–нибудь картиной. Женщины же опускали взоры ниже и перешептывались, задорно улыбаясь.

В этот момент я почувствовал себя музейным экспонатом или диковинным животным на выставке.

— Дамы и господа! Как давно наше общество не было избаловано зрелищем берсеркера? Мы уже и позабыли это наслаждение — лицезреть идеальное животное.

По его виду было видно, как он наслаждается каждым моментом всеобщего внимания. Все его естество как бы говорило: «смотрите, смотрите на меня. Завидуйте, что он мой; презирайте, что такой экспонат в руках такого, как я. Ваши злые языки могут говорить, что это провидение, везение, говорить, что это дело случая. А я скажу, что мой гений и прозорливость возвысили меня. Лизоблюдничайте со мной, льстите мне — это мой бальзам на душу». Честолюбие чистой воды. Почему–то в этот момент мне стало его жалко: он был высок, как никогда, но при этом опустился так низко, как никогда.

Между тем он продолжил:

— И, конечно же, вы в курсе, что они могут вынести то, что обычному человеку не под силу.

В этот момент один из рабов принес ему кинжал. Он взял его в руки, многозначительно посмотрел на толпу вокруг и подошел к одной из гостей. В ярко красном платье; на голове белый парик, по крайней мере, мне так показалось; сильно пахнущие духи, что вкупе с моим новым обонянием резало мне ноздри; и очень неприятное лицо. Хотя это уже моё субъективное: все они тут у меня вызывали отвращение. Передал ей кинжал, шепнул что–то на ухо и кивнул в мою сторону. Ее глаза забегали от него ко мне. Дыхание участилось. Но это был не страх, а азартное возбуждение. Казалось, она как ребенок, которому взрослый разрешил делать то, что раньше запрещалось.

— Если выкинешь хоть что–то — ты умрешь, — сообщил мне Радогир.

И для убедительности он ментально чуть надавил на щуп у моего сердца, и мне на время стало нехорошо.

Она, едва удерживая ровно кинжал (руки ее тряслись), подошла ко мне. Она смотрела на меня не как на живого человека, а как на игрушку, с которой забавляются. Несколько секунд ее глаза бегали по мне, как бы примеряясь и определяя, как лучше сделать. А затем кинжал прошелся по мне от левой ключицы вниз до самого живота. Удар получился очень корявым и слабым, но больно все равно было. Выступила кровь; она заорала от восторга.

Второй ее удар уже был более уверенным и сильным, рассекая мне кожу на правой части туловища. Мне хотелось заорать от боли, но я сжал скулы и не дал им возможности насладиться моими страданиями.

— Становитесь в очередь. Всем достанется по порции, — в это время кричал толпе Радогир. — Внимание! Только режущие удары. Никаких колющих ударов: не проткните его. Прошу, прошу, да, да…подходите.

Она сменилась. Теперь подошел какой–то толстосум. Облизал свои жирные губы и, не менее, жирными и пухлыми руками схватился за рукоять и медленно, смакуя каждый момент, порезал меня вдоль всего корпуса.