На пороге Тьмы - Андрей Круз (2010)

Он помолчал, задумчиво глядя на свой невнятный рисунок, затем решительно перечеркнул его перпендикулярной чертой:

— А вот этот мир, как мне кажется, сорвался с места целиком. И как-то умудрился застрять в течении, образовав собой хоть и хлипкую, но плотину. Точнее, даже сеть, в которой застревает время от времени всякое.

— А… люди? Местные, в смысле? — осторожно спросил я.

— Есть подозрение, что местные этого даже не заметили, — усмехнулся он. — И живут себе своей собственной жизнью.

— Где?

— В этом самом мире. Просто… тоже чуть впереди нас. Может быть, всего на пару секунд. Или наносекунд.

— А зверье всякое? — счел я такое заявление несколько нелогичным. — Его-то тут сколько?

— Не всего, — покачал головой Милославский. — Лошадей нет вообще. Телеги есть, повозки, а лошадей нет. Крыс нет, например. Заметили?

— Это плохо? — усмехнулся я.

— Это замечательно — меньше заразы, но вот почему? — спросил он, уставившись мне в глаза.

— Частоты? — ответил вместо меня Кирилл.

— Именно! — чуть не подскочил от радости Милославский. — Мы живем на неких частотах, в неком диапазоне потока времени. Он совпадает полностью или частично с другими живыми тварями. С кем полностью — тех тоже нет. С кем частично — они есть здесь.

— Одновременно и там и тут? — усомнился я.

— Нет, думаю, что там все же была какая-то катастрофа, — покачал головой Милославский. — Думаю даже, что тамошние дети плачут по половине бесследно исчезнувших котиков и собак.

— Это которые здесь остались? — уточнил я.

— Они самые. Те же кошки и собаки здесь были, но не так чтобы слишком много. Здесь вообще не случилось засилья зверей, как следовало бы ожидать на безлюдной земле. Есть животные, их даже много, но вовсе не «девственный мир».

— Поделили популяцию с аборигенами?

— Скорее всего, Володя, скорее всего, — покивал профессор. — Теперь о Тьме. Интересно?

— Спрашиваете!

— Тьма — это низовья реки времени. Прошлое, если так это можно понимать… нет, неверно, не прошлое, а время, которое мы уже прожили. Низкочастотный диапазон.

— А Свет — то, что приходит к нам? Высокие частоты? — спросил Кирилл.

— Да. А вот этот мир застрял на самой границе, словно у края водопада. Как плотина. И плотина дает трещины, сюда проникает Тьма.

— Трещины разрастаются? — спросил я.

— Безусловно. Медленно, но верно. Вы знаете, что водопады двигаются?

— Разумеется, — ответил я.

— На мой взгляд, проще всего изобразить переход от Света к Тьме как водопад. Поток бежал-струился, потом раз — свободный полет, брызги, заводь внизу — и совсем другая река дальше. Туда — можно, свернув шею в падении, а оттуда — совсем никак. И вот эта самая грань, точка падения, постепенно приближается к нам — с каждым годом все больше и больше.

— Почему? — не понял Кирилл. — Если по вашей теории, то мы должны быть от нее на одном расстоянии. Или получается, что рано или поздно Тьма продвинется по течению так, что уничтожит вообще все. Нет баланса, Тьма сильнее.

— Не совсем, — ответил профессор. — Баланс есть. Я не совсем правильно, пожалуй, подобрал примеры. Водопад приближается только к нашей плотине. Потому что она неправильная.

— Фокусы со временем? — уточнил я.

— Да, — подтвердил тот. — Здесь очень странное время. Никто не может толком понять, какой здесь должен быть год: признаки не работают. Мы почти не стареем. Это плюс, хоть я и не уверен в этом до конца. Если я покажу вам свое фото семилетней давности, то вы увидите, что я не изменился, а так в моем возрасте не бывает, мне пятьдесят пять было, когда я провалился. Да и по другим заметно.

Вот как… а вот этого мне и не сказали. Странно. А может быть, привыкли или даже не замечают? Живешь и живешь все такой же, как и раньше. Чего в этом странного? Странно и обидно, когда стареешь, наверное.

— Но сутки же здесь обычные, двадцать четыре часа? — спросил я.