Волшебница Шалотт и другие стихотворения - Теннисон Альфред (2007)

Peep’d-but his eyes, before they had their will,

Were shrivell’d into darkness in his head,

And dropt before him. So the Powers, who wait

On noble deeds, cancell’d a sense misused;

And she, that knew not, pass’d: and all at once,

With twelve great shocks of sound, the shameless noon

Was clash’d and hammer’d from a hundred towers,

One after one: but even then she gain’d

Her bower; whence reissuing, robed and crown’d,

To meet her lord, she took the tax away

And built herself an everlasting name.

ГОДИВА

Я в Ковентри ждал поезда, толкаясь

В толпе народа по мосту, смотрел

На три высоких башни — и в поэму

Облек одну из древних местных былей.

Не мы одни — плод новых дней, последний

Посев Времен, в своем нетерпеливом

Стремленье вдаль злословящий Былое, —

Не мы одни, с чьих праздных уст не сходят

Добро и Зло, сказать имеем право,

Что мы народу преданны: Годива,

Супруга графа Ковентри, что правил

Назад тому почти тысячелетье,

Любила свой народ и претерпела

Не меньше нас. Когда налогом тяжким

Граф обложил свой город, и пред замком

С детьми столпились матери, и громко

Звучали вопли: «Подать нам грозит

Голодной смертью!» — в графские покои,

Где граф, с своей аршинной бородой

И подсаженной гривою, по залу

Шагал среди собак, вошла Годива

И, рассказав о воплях, повторила

Мольбу народа: «Подати грозят

Голодной смертью!» Граф от изумленья

Раскрыл глаза. «Но вы за эту сволочь

Мизинца не уколете!» — сказал он.

«Я умереть согласна!» — возразила

Ему Годива. Граф захохотал,

Петром и Павлом громко побожился,

Потом по бриллиантовой сережке

Годиве щелкнул: «Россказни!» — «Но чем же

Мне доказать?» — ответила Годива.

И жесткое, как длань Исава, сердце

Не дрогнуло. «Ступайте, — молвил граф, —

По городу нагая — и налоги

Я отменю», — насмешливо кивнул ей

И зашагал среди собак из зала.

Такой ответ сразил Годиву. Мысли,

Как вихри, закружились в ней и долго

Вели борьбу, пока не победило

Их Состраданье. В Ковентри герольда

Тогда она отправила, чтоб город

Узнал при трубных звуках о позоре,

Назначенном Годиве: только этой

Ценою облегчить могла Годива

Его удел. Годиву любят, — пусть же

До полдня ни единая нога

Не ступит за порог и ни единый

Не взглянет глаз на улицу: пусть все

Затворят двери, спустят в окнах ставни

И в час ее проезда будут дома.

Потом она поспешно поднялась

Наверх, в свои покои, расстегнула

Орлов на пряжке пояса — подарок

Сурового супруга — и на миг

Замедлилась, бледна, как летний месяц,

Полузакрытый облачком… Но тотчас

Тряхнула головой и, уронивши

Почти до пят волну волос тяжелых,

Одежду быстро сбросила, прокралась

Вниз по дубовым лестницам — и вышла,

Скользя, как луч, среди колонн, к воротам,

Где уж стоял ее любимый конь,

Весь в пурпуре, с червонными гербами.

На нем она пустилась в путь — как Ева,

Как гений целомудрия. И замер,

Едва дыша от страха, даже воздух

В тех улицах, где ехала она.

Разинув пасть, лукаво вслед за нею

Косился желоб. Тявканье дворняжки

Ее кидало в краску. Звук подков

Пугал, как грохот грома. Каждый ставень

Был полон дыр. Причудливой толпою

Шпили домов глазели. Но Годива,

Крепясь, все дальше ехала, пока

В готические арки укреплений

Не засияли цветом белоснежным

Кусты густой цветущей бузины.

Тогда назад поехала Годива —