Поединок во тьме - Михаил Соловьев (2015)

Петр сначала упрямился. А я ему моргаю, мол, пусть потешится. Тогда проводник наш о привале распорядился. Смотрю, не таится, в полный голос разговаривает.

Поинтересовался. Выяснилось, что ушли мы от всех торных дорог. Пустые шахты в этом углу. Нет здесь ни друз апатитовых, ни камней самоцветных для поделок. Металл тоже давно освоили — глухой угол, иными словами. Курорт.

Водопады играют. Только сейчас я понял, какое мышиное существование мы в «подземле» вели.

Летит струя из стены мощная и перед самыми ногами в провал черный уходит. Висит пыль водяная и в лучиках фонарика переливается.

Показалось, теплее стало. Петруха сказал — так оно и есть. Сквозняков мало. Сырость донимает, конечно, но температура повыше, чем там, где мы с невидимым противником соревновались.

Отдохнули неплохо.

Петруха о потерянном времени ворчит, но видно, что и сам рад. С новыми силами пошли мы и с новым настроением.

Вьются лабиринты, и кажется мне, что на месте мы идем, ногами перебираем, а гора вокруг нас вращается. Настолько этот фокус сознания на меня надавил, что утерял я реальность, и видится мне, что не со мной это происходит. Кручу картинку в голове и не могу остановиться: нет нас в шахтах, и шахт теперь тоже нет. Превратились мы в игрушку компьютерную. Квест с загадками: там нажмешь — тут откроется, здесь наступишь — там препятствие возникает.

Странная штука — сознание. Если к себе прислушаться иной раз, поймешь, что утверждения психиатров о всеобщем сумасшествии — не шутка.

Пока с собой боролся, к потоку подземному вышли. Вода темная бежит, будто в сказке страшной.

В некоторых местах по мелкому хлюпать приходится. Смотрю, беспокоится проводник наш.

— Не было, — говорит, — здесь столько воды. Как там сейчас в штольне, что наружу ведет?

Настроение после этих слов подпортилось — опять неизвестность. Когда на привале около водопада лежали, слетела корка черная, хоть пой, а сейчас опять муть впереди.

Петр напряженно идет. Оно и ясно — столько пережить, и новое препятствие.

На привале очередном поинтересовался: что за штольня, к которой пойдем? Оказалось, Петр подробностей не знает, а только именно благодаря ей не затопило в свое время шахты под завязочку. Неожиданно в голове поплыли строчки из быковского архива о прорыве воды, и как кто-то там спас «сумконоса». Спросил Петра о забавном словечке.

Выяснилось, что была такая профессия: таскали парни сумки со взрывчаткой, и назывались они — сумконосы.

Лысого история эта развеселила. Действительно, есть в этом что-то кенгурячье. Смеемся, а Серега на кураже. Не люблю я такое состояние. Понятие «досмеялись» именно про это. Иной раз, когда с молодежью общаешься и возникает у них смех дурной-куражный, сразу жди беды. Несет их, и остановиться не получается. В таких случаях знать надо: неприятности рядом.

А хохот все громче. Слушаю и понимаю, что завтра сами удивятся, над чем смеялись.

— Пошли, — говорю. — Хватит ржать.

И с уступа, на котором мы вчетвером ютились, в воду — шлеп! Глубина уже сантиметров десять. Ширится наводнение. Бежит течение теперь под самой скалой, и вынуждены мы с оглядкой топать. Хорошо, Петруха настоял утром, чтобы сапоги резиновые все надели. Как знал.

Понимаю теперь, почему в иных деревнях в резинках зимой бегают. Если не минус тридцать, и тепло в них, и сухо.

После купания в озере подземном я так и не обсох. Забудусь, и вроде ничего, а как на воду гляну, сразу одежду влажную чувствую и в сапогах противно чвакает.

А Лысый тему кенгурячью о сумконосе развивает.

«Не в истерике ли паренек?» — оборачиваюсь, а у Сереги и на самом деле глаза лихорадочно блестят.

— Чего смотришь? — спрашивает задиристо.

— Прошу тебя, иди аккуратней, — говорю.

Понимаю, что остановить его как-то надо.

— Да нормально все, — отвечает. — Устал я только в молчанку играть, вот и ржу…

Отвернулся я.