Милое дитя - Роми Хаусманн (2021)

В комнате у Йонатана темно, жалюзи на окнах опущены. Видимо, проблема с сетчаткой у нас семейная. К тому же здесь плохо пахнет, застарелыми газами, что неудивительно, потому что никто не подумал о рециркуляторе. И у меня в комнате окно открывают только на то время, когда я ухожу есть или рисовать, или дедушка увозит меня на прием к врачу. Как-то раз я спросила, почему так, но ответа не получила. Думаю, все потому, что на ручках приспособлены маленькие замочки, которые нужно отпереть, прежде чем открыть окно. Должно быть, у них только один ключ, и помощникам фрау Хамштедт постоянно приходится его искать. Я им уже говорила, что они могут сделать так же, как делали мы у себя дома. Нам не приходилось раздумывать, куда подевался ключ, или подолгу искать его, потому что за ключами смотрел папа. Я сказала фрау Хамштедт, что им нужно просто выбрать одного человека, кто держал бы у себя ключи. Конечно, никто меня не послушал. Наверное, они думают, что я всего лишь ребенок и потому не очень-то умная. При этом я намного умнее их.

Йонатан сидит в дальнем углу, подтянув к себе колени. Фрау Хамштедт говорит:

– Здравствуй, Йонатан.

И очень тихо притворяет дверь, чтобы не напугать его. Но мне кажется, Йонатан принимает столько синих таблеток, что ему все равно, кто входит к нему в комнату. Даже не поднимает головы.

– Хочешь, я подожду снаружи? – спрашивает фрау Хамштедт, и я киваю.

Впрочем, снаружи в ее понимании – это встать в дверном проеме спиной к нам. Я приближаюсь к Йонатану мышиными шагами, хотя сомневаюсь, что он представляет угрозу. Теперь он вообще ничего из себя не представляет. Я сажусь рядом с ним, чтобы он услышал, как я шепчу. Если он вообще что-то слышит.

– Зачем ты нарисовал Сару?

Кажется, он едва заметно вздрагивает.

– Ты забыл, как мама кричала из-за нее? Ты на самом деле все позабыл?

Я все хорошо помню. Жуткие вопли. Безобразное лицо. Помню, как мама металась по кровати и била ногами; в конце концов браслет врезался ей в запястье, и кровь потекла по предплечью. Было много крови и еще больше воплей, от которых никто не мог спать. И эта история с Фройляйн Тинки… Если б мама так не кричала из-за Сары, то Фройляйн Тинки не опрокинула бы от испуга чашку с какао. И папа не выставил бы ее за дверь в наказание. Только вечером кошку впустили обратно. Фройляйн Тинки совсем окоченела и еще целую вечность лежала возле печки, пока не отогрелась. И все из-за Сары.

Она была странного цвета. Сиреневая и такая слизистая, обмазанная желтым и красным. Я отказывалась брать ее, пока мама не отмыла. Все было грязное: Сара, мама, вся кровать. Я стащила простыню с матраса. Папа сказал, что мама потеряла куда больше крови, чем в прошлые разы, когда рожала меня и Йонатана. Пятна и в самом деле были очень большие. Еще папа сказал, что нет смысла стирать белье. Он принес рулон больших мусорных мешков, а потом они втроем ушли отмываться. Мама вернулась, когда я уже снимала наволочку с подушки. И передвигалась она как-то странно и медленно, словно боялась, что у нее переломятся ноги. Она села на край кровати. Теперь младенец выглядел получше, стал чистым. Мама сказала, что все превосходно. Она превосходна, Сара. Имя означает «принцесса» [15]. «Превосходно» означает «совершенно». Теперь не было ничего лучше Сары. Я так устала – сначала мамины вопли, теперь писк Сары… Я затолкала белье в два мешка, как велел папа.

– Когда мы снова отправимся в путешествие, мама?

Сначала мама меня не услышала, и пришлось спросить еще раз.

– Пока не получится, Ханна, – ответила мама, не отрывая взгляд от Сары.

Этот ужасающий писк. Я не смогла бы даже определить, всё ли в порядке с рециркулятором.

– Можем взять ее с собой, – предложила я, хоть в действительности мне этого и не хотелось.

– Можем взять ее с собой, – повторила я.

Маме следовало посмотреть на меня, я ведь с ней говорила.

– Мама?

Было невежливо не смотреть на меня.

– Мама!