Он уходя спросил - Борис Акунин (2022)

– Федор, кажется, Силантьев… Отчества не знаю. Родом он, погодите-ка, из Торжка. Да, из Торжка. Лет тридцати. Хорошо разбирается в технике, он еще и механик. Место рождения? Понятия не имею! Вы сами у него спросите! – рассердилась Хвощова. – Что я, светские разговоры с шофером буду вести?

– Еще кто? Няня девочки? – подсказал я.

– Да. Она, собственно, не няня, а нэнни. Англичанка, зовут ее мисс Корби, Сара Корби. У нее были самые лучшие рекомендации, большой опыт. С Дашенькой она почти с рождения.

– Еще?

– Из моего персонала больше никто. Про людей из клиники надо будет спросить у доктора Менгдена.

– А его как зовут? – спросил Кнопф.

– Осип Карлович.

Я велел показать детскую.

Хвощова повела меня и мадемуазель Ларр вглубь дома, а ротмистр попросил разрешения остаться в кабинете, почему-то тайком подмигнув мне.

Я всегда полагал, что у ребенка, даже из очень богатой семьи, бывает только одна комната. Но я ошибся. «Детская» маленькой Даши Хвощовой представляла собой целую квартиру, побольше моей гарсоньерки. Кроме спальни там еще были игровая и столовая. Я угадал: тут тоже висели картины. Правда, веселенькие, ярких тонов. Какие-то туземцы среди джунглей, цветы, экзотические плоды.

– Это Гоген, – сказала Хвощова. – Даше нравится. Пришлось только перевесить повыше, а то она пририсовывала таитянам усы.

Ничего полезного в детских комнатах я не обнаружил, да и не рассчитывал на это. Честно говоря, мне просто было приятно ненадолго оказаться в мире шестилетней девочки – такой же, как моя Ленуся, которой меня лишили…

В игровой, где вдоль стен в идеальном порядке были рассажены куклы, Мари спросила:

– А почему пусты те два стульчика? Какие куклы там обычно сидят?

– Право не знаю, – пожала плечами Хвощова. – Я нечасто здесь бываю.

На лестнице, перед тем как выйти на улицу, к нам присоединился Кнопф.

Пристроился сзади, зашептал:

– Протелефонировал в нашу картотеку, насчет свидетелей. Про англичанку и доктора доложу по дороге, там есть кое-что интересное. Про шофера сейчас, потому что вы, вероятно, допросите его прямо теперь же. Федор Иванович Силантьев двадцати девяти лет из Торжка, холостой, служил в лейб-гвардии саперном батальоне, почему и попал к нам на учет – весь личный состав Гвардейского корпуса проверяется, по близости к высочайшим особам.

– И что у вас про него?

– Ничего. Только что уволен в отставку ефрейтором.

Много проку от вашего учета, подумал я. Только важности себе придаете, казенные деньги переводите.

С Федором Силантьевым я поговорил прямо перед хвощовским лимузином. Высокий рыжебровый детина в кожаном реглане, кожаном шлеме и желтых перчатках с раструбами выглядел афишей с футурологического плаката про 1950 год (я видел такой в Монако), когда люди будут передвигаться только на ездящих, летающих и ныряющих аппаратах.

Ничего полезного человек будущего мне не сообщил.

Четвертого апреля, как обычно по пятницам, он отвез няню с девочкой в клинику и остался ждать за воротами, в машине. Ничего не видел, ничего не слышал. Через полтора часа его позвали. Только тогда и узнал о случившемся.

– В больнице был переполох? – спросил я, тревожась об огласке. Чем больше людей знает о похищении, тем хуже. Ведь в конце концов может дойти и до газетчиков, тогда шансы вернуть ребенка живым резко сократятся.

– Никакого. Санитар, который за мной пришел, вовсе ничего не знал. «Пожалуйте к господину доктору, просят» – и всё. Это уж доктор мне сказал, что англичанку нашли без чувств, а барышня пропала. Шлите, говорит, срочную телеграмму барыне. Пусть решает, сообщать в полицию или как.

– Менгден человек умный и хладнокровный. Никогда не теряет самообладания, – вмешалась Хвощова. – Он сразу понял, что тут важна конфиденциальность.