Янтарные глаза - Вилма Кадлечкова (2013)

– Как это не имеет смысла?! Что за глупости? Это… это просто…

Он не находит слов. И тут его озаряет. Он наклоняется к Лукасу и понижает голос:

– Люк, что случилось? Тебя кто-то обидел? У вас тут… недопонимания какие-нибудь?

Лукас бросает взгляд на дверь. Пинки невольно пятится.

Это ей помнилось четко – как она ворвалась в подсобку, хотя должна была в это время в спортзале крутить педали на тренажере. Лукас, конечно, выбрал для разговора момент, когда никого не будет, но Пинки, конечно, именно тогда же забыла в подсобке бутылку с водой. И вот она стояла в дверях, зажатая между свойственными ей Сциллой и Харибдой – то есть между отчаянным смущением и необузданным любопытством.

Дрожащие «извините» и «простите», заикающиеся объяснения… но Лукас лишь равнодушно махнет рукой, тем самым моментально обрывая ее заикание.

– Можешь зайти, Пинки, никаких тайн, – бросает он через плечо и больше ее не замечает.

Пинки не видит его лица, но спины уже достаточно: каждый ее миллиметр источает уверенность в себе, замкнутость, сдержанность. А Джон в то же время совершенно не в себе. Его взгляд беспомощно блуждает от одного к другому. Было заметно, что ему хотелось выгнать Пинки. Он не может смириться с мыслью, что Лукас с непринужденной естественностью взял все в свои руки и небрежно решил все за него, но изменить это не посмеет.

Не посмеет изменить!

Невероятно. Вдруг Пинки понимает, что Лукас впустил ее намеренно – он воспользовался возможностью продемонстрировать свой авторитет. Произошла смена ролей. Трогательная сцена из пьесы «Непонятый парень и понимающий тренер», к которой готовился Джон, не имела шансов на представление, поскольку Лукас ничего подобного не допустит.

– Я попробую объяснить, Джон, – говорит Лукас, будто читая лекцию перед аудиторией, и подходит к экрану на стене. – Ожидается, что время будет отличаться на тренировках, где это не слишком важно, и на соревнованиях, где это решающий фактор. Однако стресс влияет на всех по-разному. Взять, например, Ника. Пинки. И меня.

Пинки как мышь крадется вдоль стены и косится на экран.

– Ник далеко не ас, но в каждой гонке бьет свой собственный рекорд, – объясняет Лукас. – Ему помогает подобная атмосфера. И противоположный случай, гораздо более распространенный: Пинки стоит на лыжах увереннее всех наших девочек, может, даже лучше Донны, но едва предстоит нечто серьезное, Пинки выходит из себя. И распространяется это практически на всех.

– Да я ведь знаю, – перебивает его Джон. – Я всегда стараюсь вас подбодрить и…

Его голос слабеет. Сам Джон, вероятно, слышит в нем то же, что и Пинки: неуверенность, нерешительность, оправдание. Он берет себя в руки и говорит увереннее.

– Хорошо, я могу дать тебе время. Ведь у богатеньких клубов есть и свои психологи! – Блеснули белые зубы: шутка! – Но тот факт, что соревнования – это стресс, еще не повод сдаться, Люк!

Вновь блеск зубов: укоризна. Джон внимательно смотрит на экран.

– А вообще… мне казалось, как раз у тебя проблем с нервами и не бывает, а? – утешительно добавляет он.

Лукас не вступает в спор. Пинки, показательно копающаяся в сумке, видит его лицо: на нем мелькает нескрываемая язвительность. Но как только Джон поднимает на него глаза с выражением надежды, то встречает лишь холодную улыбку.

– Если позволишь, я закончу, – заявляет Лукас. – Можно предположить, что со временем каждый начнет отдаляться. Тогда Ник потеряет свое главное преимущество. Остальные же от этого выиграют. Все будет зависеть от способностей. И именно в этом моя проблема, Джон. У меня их нет.

Из рук Пинки выпал рюкзак. Она в отчаянии прижимает руку к губам; к счастью, она вспотела после тренировки, и румянец на этом фоне теряется; никто, однако, ее не замечает.

– Да как ты можешь такое говорить! – вскипел Джон. – Ты отличный спортсмен, Люк! Ты дважды получил золото!

Он заикается и всплескивает руками.