Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– Город полон грязи, – соглашается Конфетка, благонравно прикрывая нагое тело млечно-белым пеньюаром. – Здесь столько всего – на земле, в воде, в воздухе. Я заметила – мне следовало сказать, замечала, не так ли? – что довольно и короткой прогулки отсюда до «Камелька», чтобы на кожу осел слой жирной копоти.

Застегивающий сорочку Уильям любуется ее свежим лицом, яркими глазами, белым пеньюаром.

– Ну, должен сказать, что, на мой взгляд, ты выглядишь очень чистой.

– Стараюсь, как могу, – улыбается она, перекрещивая на груди кремовые рукава. – Да и толика «Рэкхэмова Ароматизатора для Ванн» тоже, я полагаю, делает свое дело. А скажи, есть у тебя какое-нибудь средство для очистки питьевой воды? Ты ведь не хочешь, чтобы меня свела в могилу холера?

«Не в бровь, а в глаз», – заключает Конфетка, увидев, как Уильяма продирает дрожь.

– Я вот все думаю, – продолжает она тоном мечтательной задумчивости. – Тебе никогда не случалось пресытиться жизнью в городе? Не посещало желание перебраться в места почище и поприятнее?

Конфетка выдерживает паузу, она готова назвать ему эти места («в Ноттинг-Хилле, например, или в Бейсуотере…»), но прикусывает язычок в надежде, что он назовет их первым.

– Ну, собственно говоря, я живу в Ноттинг-Хилле, – признается он. Конфетка позволяет лицу своему озариться радостью – мельчайшей долей радости, которую порождает в ней это новое свидетельство завоеванного ею доверия.

– О, как хорошо! – восклицает она. – Самое лучшее место, тебе не кажется? И до города рукой подать, и цивилизованности намного больше, чем здесь.

– На мой вкус, место хорошее… – говорит, застегивая воротничок, Уильям. – Хоть многие и называют его нефешенебельным.

– Мне оно нефешенебельным нисколько не кажется! Кто же не знает, что в Ноттинг-Хилле есть уголки попросту великолепные? Те же улицы между Уэстборн-Гроув и Пембридж-Сквер приобрели такую репутацию, что от желающих поселиться на них просто отбою нет.

– Так я именно там и поселился!

Услышав это, Конфетка откидывает голову назад и фыркает – длинная белая шея ее подрагивает от низкого, шершавого звука. Уильям Рэкхэм (говорит этот звук) всегда и во всем выбирает самое лучшее, уж в этом вы можете на него положиться.

– Могла бы и сама догадаться, – говорит она.

– Черт его знает как, но тебе удается догадываться едва ли не обо всем, – сокрушенно отвечает Уильям.

Она вглядывается в его лицо, оценивает интонацию – нет, Уильям не сердится на нее, он всего лишь поражен.

– Женская интуиция, – подмигивает ему Конфетка. – Это такое странное чувство, возникающее, – (ладони ее, нежно огладив грудь, спускаются к животу), – глубоко внутри.

И затем, решив, что покамест с него будет довольно, она выпрыгивает из постели и подходит к секретеру – ее бумаги оттуда убраны, только письмо Уильяма к джутовым торговцам и лежит на столешнице.

– Ну что же, пора подготовить его к отправке.

Уильям, уже полностью одетый (но не обутый), присоединяется к ней. Конфетка чинно стоит за его плечом, наблюдая за тем, как Уильям перечитывает письмо, как находит его приемлемым, как складывает и помещает в полученный от нее конверт, как надписывает адрес торговцев и, не пытаясь хоть как-то заслонить конверт, выводит свой – обратный – адрес. Лишь после этого она удовлетворенно закрывает глаза. То, что еще вчера было плодом запретной любви, она получает сегодня открыто и щедро. Теперь ей остается только одно – вонзить в этот плод зубы.

– Сжальтесь, – снова взмолился он.

Уильям ушел, Конфетка сидит за столом, дописывая наконец доставившую ей столько хлопот главу.