Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

И Конфетка, поддавшись порыву, бежит к двери в чем мать родила. Да почему же и нет? Он поразится и обрадуется, увидев ее такой, увидев свою бесстрашную и безвинную куртизанку, сию минуту развернутый подарок, обтянутый мягкой, чистой кожей, веющий ароматами Рэкхэма. Желание так и будет вскипать в нем, когда она, весело пританцовывая, поведет его в спальню.

Конфетка распахивает дверь, впуская в дом ледяной ветер, и он мгновенно покрывает ее гусиной кожей. Снаружи, на черном как смоль крыльце, ее поджидает одна только пустота.

Глава восемнадцатая

Генри Рэкхэм второй раз дергает за шнурок звонка, пальцы другой его руки сжимают визитную карточку, которую он намерен оставить здесь, если увидеться с миссис Фокс ему не позволят. Может ли быть, чтобы за то недолгое время, какое он не виделся с ней, ее поразил смертельный недуг? Желтой меди табличка на двери ее отца, казавшаяся прежде сообщающей лишь самые обычные сведения, не более, внушает теперь мысль о целой вселенной болезней и смерти: ДЖЕЙМС КЕРЛЬЮ, ТЕРАПЕВТ И ХИРУРГ.

Дверь отворяет пожилая служанка доктора. Генри, не способный выговорить хоть слово, снимает шляпу и прижимает ее к груди.

– Прошу вас, мистер Рэкхэм, входите.

Войдя в прихожую, он замечает наверху лестницы доктора Керлью, норовящего скрыться из глаз, и едва удерживается от того, чтобы грубо оттолкнуть завозившуюся с его пальто служанку.

– Доктор! – кричит он, выдирая руки из рукавов.

Керлью замирает на месте, оборачивается и начинает спускаться по лестнице, молча, не поздоровавшись с гостем, – выглядит он так, точно пытается припомнить что-то давно забытое.

– Сэр, – взывает к нему Генри. – Как… как миссис Фокс?

Керлью останавливается над ним, в середине лестницы.

– Все подтвердилось – чахотка, – без всякого выражения отвечает он. – Больше мне сказать нечего.

Большие руки Генри стискивают балясины лестничных перил, он смотрит вверх, в полуприкрытые тяжелыми, покрасневшими веками глаза доктора.

– Но неужели нет ничего, способного?.. – с мольбой спрашивает он. – Я читал о… по-моему, они назывались… легочными облатками?

Доктор усмехается – скорее в ответ на собственные мысли, чем на слова Генри.

– Все это вздор, Рэкхэм. Пустые прикрасы, сладкая водичка. Полагаю, от ваших молитв настоящего толку было бы больше.

– Можно мне увидеться с ней? – заискивающе спрашивает Генри. – Я сделаю все, чтобы ее не утомить…

Керлью начинает подниматься по ступеням, равнодушно свергая бремя гостеприимства вниз, на плечи служанки.

– Да, да, разумеется, – отвечает он через плечо. – Чувствует она себя прекрасно, да она и сама скажет вам это.

И доктор уходит.

Служанка голыми коридорами проводит Генри в спартански обставленную гостиную докторского дома, который, в ощутительном контрасте с домом брата Уильяма, ни малейших знаков присутствия женщины не несет. Ничто не скрашивает в нем мрачного утилитаризма – во всяком случае, пока Генри не достигает высоких двустворчатых окон, выходящих в сад, в коем Природа получает наконец дозволение немного приукрасить голую землю. За безупречно промытыми стеклами их Генри видит залитый солнцем, окаймленный вечнозеленым кустарником квадрат подстриженной травы, а в середине его – самого главного, если не считать Иисуса Христа, человека на свете.

Миссис Фокс сидит, откинувшись, в плетеном кресле-качалке, одетая так, точно она ожидает гостей: застегнутый на все пуговицы лиф платья, башмачки вместо домашних туфель и тщательно уложенные волосы – тщательнее, если правду сказать, чем обычно. На коленях своих она вертикально удерживает книгу, в страницы которой пристально вглядывается. Сегодня она прекраснее, чем когда-либо прежде.

– Миссис Фокс?

– Генри! – радостно вскрикивает она и роняет книгу в траву. – Как я рада вас видеть! Я здесь едва с ума не сошла от скуки!